Каждое ранение, каждая смерть бойца отдавались в ней личной, кровоточащей болью. Бесчисленное количество похорон, невыносимых сцен, пропущенных сквозь собственные глаза… И вот, снова — прощание с товарищем, сломленным тяжким ранением. Взгляд, словно прикованный, не отрывался от гроба, где покоился он — вчерашний друг, сегодняшний — лишь тень воспоминаний. Маска скрывала игру лица, прятала бурю эмоций, рвущихся наружу. Тонкие пальцы, судорожно вцепившиеся в край толстовки, выдавали нечеловеческое напряжение. Внезапно, словно расступающееся море, толпа расступилась, пропуская её вперед, бережно поддерживая, страхуя от неминуемого обморока. В который раз… Ей позволили прикоснуться. Шаг вперед — и дрожащая рука застыла над его лицом, словно не решаясь нарушить покой. Дыхание сбилось, участилось, будто после изнурительного забега. Наконец, решившись, она опустила ладонь на его мертвенно-холодный лоб. И тут же острая, кинжальная боль пронзила живот, застилая сознание мутной пеленой. Ей почудилось, будто она ощутила его боль, услышала предсмертный крик, затерянный в вечности. Но боль отступила так же внезапно, как и появилась, оставив лишь тошнотворную пустоту. Двое солдат по-прежнему поддерживали её, не давая рухнуть под гнётом отчаяния. Все эти гробы, церемонии, навеки ушедшие — въелись в память, отравили душу. Больше невыносимо — видеть, прикасаться, чувствовать…