Глава первая: «Как Плюшин взошёл на бочку, а народ — на смех»

В один почтенный уезд, где куры философствуют, а попы спорят о природе электричества, явился господин Плюшин — не иначе как пророк, да не из пустыни, а из типографии. В руках его — свиток, испещрённый словами столь громоздкими, что и сам черт, прочитав, перекрестился бы от удивления.
 — Народ! — возгласил он, взойдя на бочку из-под селёдки. — Внемлите Откровению! Затрубит труба, и пробудятся сердца!

А народ, почесав затылки, переглянулся. Один дед, с лицом, как у старого самовара, хмыкнул:
 — Это ж как у бабки моей было. В шестьдесят третьем, когда радио в селе провели, она сказала: «Правильно в Библии сказано — затрубит чёрт, и будете вы с ним потешаться!»

И тут вся толпа, как по команде, захохотала. А Плюшин стоял, как памятник просвещению, не зная — то ли он ангел, то ли всё же тот самый трубящий чёрт.

Глава вторая. В которой появляется городничий, а истина сталкивается с протоколом

На следующий день, когда туман ещё лениво ползал по улицам, а куры обсуждали вчерашнюю речь Плюшина, в уезд прибыл городничий. Он был человек важный, с усами, как у гусара, и взглядом, как у ревизора, только без ревизии. Ему донесли, что некто трубит на площади, и народ вместо работы смеётся, а смех, как известно, подрывает дисциплину.
 — Кто тут трубит? — спросил он, входя в трактир, где Плюшин как раз объяснял трактирщику, что радиоволны — это почти как благодать, только без таинства.
 — Я, — сказал Плюшин, поправляя воротник, — трублю, но не просто так. Я пробуждаю сердца!
 — Сердца? — переспросил городничий, — А протокол пробуждать не пробовали?

Он достал тетрадь, исписанную каракулями, и начал записывать: «Гражданин Плюшин, по прозвищу Трубящий, нарушил покой уезда, вызвал смех, сравнил радио с апокалипсисом, и, возможно, является агентом просвещения».
 — Я не агент, — возразил Плюшин, — я пророк!
 — Пророк без регистрации? — удивился городничий. — Это уже статья.

Глава третья. В которой бабка из соседнего села вносит ясность

Тем временем, из соседнего села прибыла та самая бабка, ныне 112 лет от роду, с платком, как знамя, и голосом, как у медного колокола.
 — Я это сказала, — заявила она, — «Затрубит чёрт, и будете вы с ним потешаться». И что? Потешаемся! Радио есть, Плюшин трубит, народ смеётся — значит, всё по Писанию!

Городничий замер. Плюшин просиял. Народ зааплодировал. Даже собака, та самая, снова приподняла ухо.

И с тех пор в уезде установили новый праздник — День Потешного Трубача, когда каждый может взойти на бочку из-под селёдки и сказать что-нибудь громкое, желательно с пафосом, но непременно с юмором.

Эпилог: В котором истина осталась при народе, а Плюшин — при себе

С тех пор Плюшин больше не трубил — он вещал. Но вещал уже не с бочки, а из местной радиорубки, где ему выделили полчаса по четвергам между прогнозом погоды и рецептами солёных огурцов. Народ слушал, не без интереса, но больше — из привычки.

Бабка, та самая, стала почётным гостем на всех собраниях, где обсуждали духовность и радиоволны. Её фраза — «Затрубит чёрт, и будете вы с ним потешаться» — вошла в школьную программу как образец народной экзегезы.

А городничий, устав от протоколов, ушёл в отставку и занялся разведением гусей, утверждая, что они — единственные, кто не смеялся над Плюшиным.

Так и живут: кто трубит, кто слушает, а кто просто потешается — по-своему, по-уездному, но с душой.