Ты у него пятисотая, Василиса, ты — юбилейная.
Встань перед ним, коли пленница, на колени.
Любит он, чтобы покорна да тихореча,
А ты не такая, и, косы отбросив за плечи,
Смотришь по-волчьи, а надо бы девке — по-щеньи.
По сюжету красавицам нужно бояться Кощея.
Ты у него в подземельях темных сияешь солнцем.
В нем любопытство скоро к тебе проснется.
«Золото, — скажет, — или тебе не любо?»
Невеста глядит, и упрямо сжимает губы,
И сыплет цветы на гранит с рукавов расшитых.
«Откуда такая волшба, не таи, расскажи ты!» —
Кощей разбирает люпин, резеду и ромашки —
Кощею касаться живого и сладко, и страшно.
Ты у него пятисотая, Василиса. Невесты прочие
Томились в застенках и следовали пророчеству,
А ты — не из смирных: скелетов из шкафчиков вынула,
Начистила зубы им, лбы желтоватые вымыла,
Венков наплела и на шеи скелетам повесила,
И все тебе в мире подземном по-девичьи весело.
Кощей опечален. Это надо же было так вляпаться.
Тут как бы не спятить, и крепнет желанье попятиться
И смыться на отдых — подальше от баб слишком взбалмошных,
К кикиморам тихим на борщ из хвоща и оладушки.
Решил подержать на цепи он дурную невесту —
Авось будет знать свое верное бабское место.
Да только та цепь обратилась вьюнком духовитым.
Василиса хохочет, Кощею ужасно обидно.
Ты у него пятисотая, Василиса. Такая — первая,
Что Кощея за сутки доводит до тика нервного.
Порасставила вазы на чинные черные гробики,
И повывести эту заразу пойди да попробуй-ка.
Вот уж выбрал так выбрал — на старость себе наказание,
Уже у Кощея заметны круги под глазами,
Расстройство желудка на нервной присунулось почве.
«Василиса, голубушка, воли, случайно, не хочешь?
Ведь с людьми-то сподручней, чем в мертвом бессолнечном царстве!» —
«Я тебе надоела, Кощеюшка, родненький, разве?
Нет, изволь-ка жениться, раз честную девку похитил!»
У подножия трона Кощей вырезает: «Спасите!»
Он от счастья такого ночами со льдом тянет вермут,
Крыша с этакой жизнью Кощеева съедет наверно.
Ты у него пятисотая, Василиса, но прочих умнее гораздо,
Ты однажды стихаешь — Кощею нечаянный праздник.
И так сладостно-густо запахнет лапшой в подземелье,
От постели постиранной пахнет студеной метелью,
Нету пыли в углах, паутина исчезла с гардины,
Василиса Кощея, мурлыча, зовет господином.
И печет пироги из песочного теста с капустой,
И поют сотворенные птички на кованых люстрах.
Василиса нашила Кощею трусов и рубашек,
Они вместе едят по утрам подслащенную кашу.
Но вот сроки повышли, и, как и должно по сюжету,
Василиса уходит в мир в середине лета.
Хорошо и привычно вернуться к знакомым людям.
Что с Кощеем стало — описывать мы не будем.
…Вот живет-поживает, и даже зовут ее в жены,
Василиса ночами у окон стоит напряженно,
И катает в ладонях подарок — Кощеевы бусы,
И отчаянно хочет к нему в подземелья вернуться.
А подруги желают: «Мол, Васенька, ты натерпелась,
Тебе, верно, пригожая, с этим злодеем не пелось,
Не спалось, и не елось, и жить не хотелось нисколько…»
Объяснять этим дурам, как было на деле, — без толку.
И, промаявшись год, она в мертвое царство сбегает —
Надо вымыть полы, мужика откормить пирогами…
…Он так пристально смотрит и вдруг выдыхает ей в губы:
«Стало быть, коль вернулась к такому, как я, значит, накрепко любишь!
Или все же одумалась и захотела богатства?»
Василиса стоит перед ним среди мертвого царства,
Усмехается: «Дурень ты, муж, коль такое подумал!
За деньгами к тебе не пошла бы я, знаешь, под дулом!
Не живется вдали мне — уж так за тобою присохла…»
У Кощея от счастья не сыщется силы для вдоха.