Пока подбираешь слова, осторожно, степенно,
чтоб каждому были молитвой и всем — как девиз,
рождается утро из серой полуночной пены
и просит молчанья, а после — молчанья на бис.

И через одежду проходит морозная правда,
что всё ещё — детство, что детство — озябшая дрожь,
ты весь — незаметность и слабость, и надо, чтоб рядом
открылась бы дверь — так внезапно, что точно зайдёшь.

И чтобы была эта дверь непременно чужая,
и чтобы трещание дров было слышно в печи,
и чтоб эту дверь — ненавязчиво так — придержали,
пока ты ботинки от снега трясёшь и молчишь,

молчишь, так как утро по-прежнему просит молчанья,
и даже приветствием утро разрушить нельзя,
и мыслями даже не надо, но мысли помчались
и мерным и долгим дыханием снежным сквозят.

Дыханье сбивается — через сугроб аллегорий
торопится мысль, не успев облачиться в слова,
и сам переходишь на бег — но закроется вскоре
та дверь.

…А за ней — было слышно — трещали дрова.