Если пострадавший не может сам принимать пищу, то это за него делает ухаживающий.

Шмон у нас в палате проводится на скорую руку, и уже через пятнадцать минут в четвертой палате крики, там переворачивают матрацы, поднимают больных. У Оли Рваное Ухо находят булку с маком, с полой серединой. После четвертой переходят в третью и пятую одновременно.
— Лен, вы пока яблоки спрячьте, — говорит мне кроткая Лара. — В пакет сложите и в шкаф на плечики, а сверху свою кофту повесьте. Никогда не догадаются посмотреть… Я от детей всегда так прячу.

В коридоре больницы-
-Доктор! Как там мой муж?!
— Операция прошла успешно, но он еще полежит в операционной, потом
его переведем в реанимацию и через
две недели в палату для тяжелых
больных. Вам самой придется за ним
поухаживать около месяца, утку
унести-принести, покормить его и все
такое…
Жена начинает впадать в истерику, а доктор продолжает:
— Ну, а потом мы Вас определим в хороший санаторий, но я должен
честно заявить, все это Вам выльется
в копеечку. Санаторное лечение
сейчас очень дорого стоит. Ну, а потом — заберете его домой, но ходить он уже не сможет, да и вообще двигаться…
… показать весь текст …

Однажды ты придешь в поликлинику. А там нет очереди. И висит табличка
— (Тебе все равно никто не поверит) —

Не нужно лгать врачам. Не стоит.
Врач, как священник — все поймет.
И милосердием удостоит
И, к эшафоту проведет.

Сюда они приводят свои тела, чтобы починить их. Они считают это безопасным местом, однако чаще всего люди, называющие себя врачами, убивают их именно здесь. И никого это не напрягает. Я не шучу.

Холодные стены и свет из окна,
Лениво ложиться на кафельный пол.
В оплаканном небе сияет луна
И мир растворился как сон. Детский плачь. Беготня.
Объятия нежности и ласки.
Мама. Мама… Я ухожу.
Полно радости и краски.
Ты не спасешь меня. В стенах больницы бродят тени.
Господь похлопал по плечу.
А бледный свет грызет постели.
Мама. Мама. Я не хочу… Проникают под кожу
И сверлят все тело.
Тяжелая ноша.
Судьба не хотела… Папины руки. Мамины слезы.
… показать весь текст …

На улицу не пускают, сегодня ко мне никто не придет. Вместо этого с высокой вероятностью лечащий, то бишь наблюдающий, врач, которая опять, черт ее побери, дежурит в субботу, вызовет меня для «разговора по душам». Как не показать ей, в какой астрал я вчера ушла? Не дать прочесть на лице ничего про темно-голубые, уходящие вверх ямы, закручивающие тела в острые зеленые искры? Эдак можно и до комиссии не дотянуть. «Я сошла с ума, какая досада!», как говорила Раневская. Надо позаниматься немецкой грамматикой. А вдруг это тоже признак душевного нездоровья?

День откровений переходит в ночь сурка. В «салоне» — наркоши, которые засыпают лишь под утро, во второй надзорке всхлипы и мычания, в сестринской громкоголосое чаепитие с тортами. С потолка «салона» осыпаются кусочки штукатурки, крошечные тусклые плафоны покрыты коричневым налетом никотина, на недавно вымытом полу уже связочки волос, ошметки сигаретных пачек, в палате храпа нет, но четверо надсадно кашляют… Соседка-депресняк, накануне жевавшая банан, шоколад и еще что-то, а неделю назад игравшая без выражения «Лунную сонату», сидит за столом при свете полуперегоревшего ночника. Мечет в рот с двух рук — одна достает из пакета картофельные чипсы, вторая вытягивает из коробки профитроли, одну за другой…