На сердце моём — тающем воске
Имя твоё — гравировка штихелем:
Выемки, метки, зарубки, полоски.
Поздно метаться, замолкни, ну, тихо ты!
Анестезия проходит и больно-
Больно становится. Даже для вдоха
Нет больше сил. Мозг скомандовал «вольно!».
От недостатка любви очень плохо.

Что же нам нужно с тобою?
Сломаны оба крыла.
Стала как будто другою.
Или другою была?
Или с другим была рядом,
С тесным, колючим, немым?
С тем, с кем всегда была рада
Вместе быть. Только двоим
Нам не исправить ошибки
Всех этих праздничных дней.
Стали глупее улыбки,
Фразы больней и смелей,
Стали безбожнее ночи.
Мы с тобой в разных такси:
… показать весь текст …

Я вижу, за окном нестройный ряд прохожих
Плетется по своим обыденным делам.
А ты еще не встал. Но чувствую на коже
Твой взгляд, навеки мой. Разделим пополам,
Давай разделим утро и кофе, и маршруты
От кухни и до душа, от душа до двери.
Не хочешь, не вставай. Будить тебя не буду,
Но нам уже пора: погасли фонари,
И спряталась луна, и чайки застонали.
И одеяло я рывком с тебя стяну.
Ведь нам уже пора. Мы слишком долго спали.
Вставай, а то и я нечаянно усну…

В зеркале кто-то с глазами баньши. И рассечённая в кровь скула.

Двенадцать месяцев пролетело; она сказала, что будет жить, в Господне лето вернула тело (одни картонные муляжи).

Ей сон не в руку, и час не ровен (как штрих на подписи — кошкин хвост). Она хотела болеть любовью, носить туникой во весь свой рост её, улыбкой сияя — солнцем, на крышах мелом писать «люблю!».

Сухой асфальт прозвенел червонцем в ушах и вырезал на корню (как ту деревню холера) счастье.

Мольба сирены, бесплатный цирк:
Пьеро с носилками из медчасти и карты ей неизвестной масти, и (ржавый) Стинг.

Двенадцать месяцев пролетело; дедлайном выделив ровно год, она взрослела или старела… и выла выпью в тени вольера, драла живот, одной затяжкой курила Марли, читала Мартина вслух сестре.

И из-под (с кожей сращённой) марли её тепло отдалось весне.

Недавно, в парке кормя собаку, я взглядом в небе поймал (на треть) упрямый профиль дракона Хаку и рядом ту, что смогла взлететь.

Любовь — это память. Сотрите человеку память, и любви не будет. Загоните его в рамки обыденности, и он сойдёт с ума. Всё хорошее конечно. Поэтому будет больно. До тошноты. И невозможно мерзко.

Космос из форточки — всученный мне диктат
ржавой Вселенной, её ведьмовская шутка.
Хуже лишь то, что ты любишь того ублюдка.
Здравствуй. Конечно же, я тебе очень рад…

Хватит скулить, дорогая. Не нужно драм.
Выброси к чёрту весы, запишись на курсы.
Если у этого малого даже в еде нет вкуса,
Что говорить о его сортировке дам:
Девочек с ямочками на щеках, девиц
Чернокосушных и женщин, чьё имя — прочерк?
(Шрифт данной азбуки тонет в избытке точек).
Он же слепец, он не видит, не чует лиц…

В отличие от бога, я — не бог.
Но богово безумие заразно.

Я наловчился щуриться вполглаза,
Чтобы глядеть вселенной между ног,
И краем уха слушать трескотню
Горящих дров ли, душ, земного пульса.

Я сам в себе и умер, и проснулся,
Срывая голос, словно простыню
Небесной черни; сглатывая грусть
Кадычным яблоком. Здесь лежбище — не ложе.

Родная, не тревожь. Себе дороже.
… показать весь текст …

Сожми удила, держись.
Хочется в сказку? Ищи пастуха ли, принца:
Только такого, с кем бодрствуется и спится.
Только такого, с кем снова познаешь жизнь.

Вот он — спит. Он не ждал
Ни просроченных лет,
Ни газетных дискуссий в миндальности утр.
Чёрный кофе сбежал.
Чёрный тлеет омлет.
Вот он спит. Он во сне восхитительно мудр.
Безмятежно спокоен лохматый мой маг,
Подкупающе добр славный мой человек.
Я смотрю, как он спит. Я курю натощак.
Я завидую спящей его голове,
Одеялу, подушке — горячей, как печь,
И окну, сквозь которое щурится свет,
Отмеряя минуты до лучшей из встреч —
Той, когда он проснётся и скажет: «Привет».