Никому не дано судить. Каждый сам знает глубину своих страданий, — тех страданий, когда в конце концов теряется сам смысл жизни.

Если вас трамвай задавит, вы конечно вскрикнете, раз задавит, два задавит, а потом привыкнете.

Что тут сказать? Бывают в жизни вещи, о которых сказать ничего нельзя: слова падают мертвые оземь. Удивляешься, как ты вообще перенес, выжил. Удивительной прочности существо человек. Убит, но живет.

Только дай людям повод, и они отвернутся от тебя. Никто не протянет тебе руку помощи. Потому что все мы не без греха. А самый простой способ забыть о собственных грехах-осудить чужие грехи. Мало кто устоит перед этим искушением.

Опасайтесь людей верующих, ибо у них есть боги, которые им все прощают.

Гордыня изначально убеждена в собственном превосходстве над другими. Всякий, кто подрывает в ней эту уверенность - уязвляет её. Мудрость не ищет превосходства, она умеет видеть и ценить в людях то лучшее, что в них есть, глубоко сочувствуя тем слабостям, с которыми они совладать не в силах.

Никогда не отпускай надежду. Держи рядышком, верь в ее силу, лелей ее. Она в нужный момент обязательно ответит взаимностью!

В разочаровании виноват всегда тот, кто очаровался, а не очаровал, поэтому не ругайте стекло показавшееся вам бриллиантом.

Химик, который может извлечь из своего сердца атомы сострадания, уважения, желания, терпения, удивления и снисхождения и соединить их вместе, получит молекулу, называемую Любовь

Чуткость и доброта не есть признаки слабости и отчаяния, но проявления силы и решимости.

Жажда покоя убивает страсть души, а потом идёт, ухмыляясь в погребальном шествии

Ты слеп, а я глух и нем, так давай же возьмемся за руки и постараемся понять друг друга

Печаль — это стена между двумя садами.

Щедрость — не в том, чтобы дать мне то, в чем Я нуждаюсь больше тебя…

Нет, щедрость в том, чтобы отдать мне то, в чем ТЫ нуждаешься больше меня.
.

Очень трудно заставить себя говорить.
… Труднее — заставить себя молчать.
… … Ещё труднее — заставить себя думать.
… … …Но самое трудное — это заставить себя чувствовать!

Сказал лист белоснежной бумаги:
— Чистым я сотворен и пребуду чистым вовеки. Пусть лучше меня сожгут и обратят в белесый пепел, чем я позволю чему-то темному или нечистому даже близко ко мне подойти, не то что прикоснуться!
Чернильница слышала, что говорила бумага, и в черном сердце своем смеялась над ней, однако приблизиться так и не посмела. Слышали ее и цветные карандаши, но подступить к ней тоже не отважились.
И остался белоснежный лист бумаги чистым и неиспорченным навсегда — чистым и неиспорченным — и пустым.