Не коснуться руки и не
выплакать боль. Этот плен
в удушающем пламени —
черных невидящих стен.

Там в одежде палящей
писали своим матерям:
«Мы горим здесь, прощайте!
Люблю! Я люблю тебя, мам!»

И с последним отчаяньем
к голосу в трубке прижмись…
Здесь минута молчания.
Там — замолчавшая жизнь.

Два мальчика — лет трёх и лет шести —
в панамках красных сквозь июнь шагали.
Вдруг младший закричал: «Желток желтит!»
Желтел цветок — сорвал и помахал им.

Небрежно старший фыркнул: «Ну и ну!
Всего лишь одуванчик. О-ду-ван-чик!»
«Желток», — сквозь слёзы младший протянул
и брата пнул. А тот отвесил сдачи.

«Желток!" — почти гражданская война.
«Нет, одуванчик! Сам спроси у мамы!»
Вот так не поделили имена
упрямые пра… правнуки Адама.

Проснёшься Моцартом — вокруг роятся
ряды гармонии. И ноты, ноты
елозят, егозят, щекочут пальцы.
Тут модуляция — скорей на борт их!

Проснёшься Пушкиным — а за ночь строчки
переплетались, продолжались. Сонно
пыльцу гекзаметра смахнёшь с сорочки.
И воду прИгоршней, ожегшись словом,

ожегшись замыслом, в строфу с разбега…
Проснёшься маленьким — повсюду небо…