Муторно утром Анне. Анна бредёт к обедне.
Тяжкая ноша тянет — медный нательный крест.
Ветер осенний крутит жухлый листок, последний.
Сойка — цветной лоскутик… И оживает лес.
Как хорошо быть сойкой — птицей небеснокрылой!
Птицам неведом горький привкус тяжёлых дум.
Горечь изводит Анну. Анна уже решила:
«К исповеди не встану… Так помолясь, пойду…»
Морось. В лесу проволгло. Как далеко до храма!
И хорошо, что долго… Зырков чужих, косых
в доме суровом божьем — нет, не страшится Анна,
Анну одно тревожит: чей же родится сын?
Этого, с волчьим взглядом? Выдали, не спросили…
Видно, так было надо… Господи, да кому?
Выть бы… Но полыхнуло в сердце пожаром синим,
и — как впервой вдохнула, стало светлей в дому.
Был он случайным гостем — так, чужедальний родич
этих… увязших в злости… Только не их кровей!
И до сих пор у Анны хмелем по жилам бродит
ночка, что с ним, желанным, выдалась на траве.
«Отче, да в чём же грех-то? Ты же — любовь, я знаю!» —
Анна не ждёт ответа, Анна в силках тревог.
…Стук топоров далёкий сойка перепевает,
будто стучится к богу, только не слышит бог.