Свадебный летний вечер переходил в ночь и приближался к его завершению. Молодые, показательно зевая, ушли в свою комнату и на всякий случай закрылись. Никто уже не кричал «горько» и петь никому не хотелось, так как всё самое лучшее было спето. Правда, отдельные личности пытались солировать, но каждое соло превращалось в мычание или в хрип и зрители просили заткнуться. Среди недовольных гостей за столом восседал какой-то амбал, который периодически повторял одно и то же: «Что это за свадьба, когда драки нет». Ему никто не возражал, видимо, ни у кого не было желания тут же получить ни с того ни сего по кумполу. Обломно было выходить на тёмную улицу, когда признаков работы общественного транспорта не наблюдалось. Никому не хотелось бегать и ловить попутки, вызывать ночное такси по телефону по причине невразумительной речи и экономии собственных средств. Поэтому от усталости и в расчёте на ранний утренний опохмел все стали укладываться, где попало и падать, как придётся, благо палас был большим и мягким.
Нет, упали не сразу. Складывались постепенно. Сначала, более практичные или хитропопые гости прислонялись к чему-то мягкому — креслу или дивану и, как бы, застывали рядышком. А потом невзначай тоже как-то влезали на них, соблюдая поначалу принцип половой противоположности. На полу лежали люди и шкуры, всё как в классике. Захрапели тоже не все сразу. Первыми стали улюлюкать и посвистывать более пожилые, затем за ними стала давать храпака и молодёжь.
Только одному Лёхе не спалось. Запивая водочку клюквенным морсом, он не понял, чего он больше перепил — то ли морса, то ли водочки. Да и какая разница, чего он перепил больше по сравнению с тем, что ему теперь очень захотелось сбегать куда-нибудь по-маленькому. Раньше возможности как-то не было. В совмещённом санузле постоянно толпился женский пол, которому надо было срочно подфуфыриться, подштукатуриться, поддушиться и… в общем, навести маскировку на одеждах и в прическах, потом повалили мужики, а Лёха всё стеснялся и вот… довыпендривался.
Выхода он не видел, вернее он был, либо под соседа налить, либо соседке в сумку изловчиться. Но Лёха был стеснительным малым и до этого докатиться не смог бы. Реальный же проход в санузел всё же имелся, но он просто был завален храпящими телами, которым в темноте можно было что-то повредить из органов. Не заваленным был выход только на балкон, кроме двух здоровяков, распластавшихся на полу перед открытой его дверью. Переступить их никакого труда не составило бы, главное не задеть и не пнуть амбала, от которого можно было бы ожидать мощного пендаля и вылететь сразу… с балкона.
Эврика! — подумал Лёха, этаж-то третий, значит, внизу балкона нет, а вокруг темень непроглядная, как у негра в…, вот оно… и спасение моё, — вздохнул он и стал потихоньку просачиваться к балкону. Когда просачивание было успешно завершено, он с нетерпением… наконец-то стал расстегивать ширинку, но, как раз, в этот момент кто-то наподобие дикой рыси с воем сирены вцепился ему в лицо и провёл по нему, сдирая кожу, сверху вниз. Бой с ночной неизвестностью длился недолго. Лёха от страха и боли взвыл, непроизвольно обновил новые брюки, и, не разбирая под ногами лежащие тела спящих, убежал в туалет и закрылся. В туалете ему удалось услышать охи, крики и обрывки фраз разбуженных гостей:
— Товарищи, у нас маньяк… он в туалете закрылся, гад, напал на меня!.. — непрерывно голосила какая-то баба.
— Какой ещё тут маньяк, мы щас все тут импотенты… лучше бы плеснули чего-нибудь, котелок прямо раскалывается…, — недовольно брюзжал разбуженный какой-то мужик.
Но баба не унималась и стала расталкивать амбала, что бы тот немедленно взломал дверь в совмещённом санузле и скрутил маньяка. Амбал, которому наконец-то нашлось стоящее дело, спросонья оторвал только ручку двери. Дверь сопротивлялась. Потом ему принесли ржавый гвоздодёр. Когда дверь была снесена, все вдруг очень удивились, увидев Лёху с окровавленной мордой и почему-то в мокрых трусах. Его брюки висели на верёвке над ванной, видно, сушились, его же всего трясло, а речь, из которой трудно было, что-либо понять, была несвязной… и с заиканием. Мужская толпа впала в раздумье и нерешительность. Многим сразу стало неясно, кто же на кого напал? Половина мужиков хорошо знала Лёху как нормального пацана, может быть, больше невезучего и стеснительного, но чтобы он встал на путь маньяка, явно сомневалась. Некоторые мужики с подозрением стали посматривать на женщину, как на явную зачинщицу всего этого несуразного спектакля. Бабёнка оказалась очень смышлёной и вовремя смоталась искать защиту у другой половины толпы. А когда удалось наконец-то из бессвязной лёхиной речи установить истинную картину происшедшего, мужики как жеребцы одновременно заржали, а кто-то предложил, забыв про свадьбу, это дело со счастливым концом обмыть, как следует.
А тем временем ополоумевшая баба, устроившая свой ночлег на балконе, немного утихомирилась и перед своими подругами оправдывалась по-женски просто. Смотрю, говорит, какой-то мужик надо мною завис и ко мне пристроиться желает. Ну, я сама-то вроде не против этого, только в потёмках уж очень захотелось посмотреть на него, какой он из себя и чей он может быть… хорошо бы ничей, чтоб потом в разборку какую невзначай… не въехать. А он безо всякого знакомства, ухаживаний и нежных слов так сразу на меня и полез. Ну, думаю, девки, маньяк какой-то или ненормальный, но тоже не лучше. И главное уже пыхтит, силится, аж, пуговицы на ширинке не выдерживают, обрываются и разлетаются в разные стороны. Что делать, что делать, дрожу вся, немею, а потом вспомнила о своём главном оружии, ноготки-то у меня на пальчиках ого-го, а голос как у оперной певицы… микрофон не нужен. В общем, как заорала, вцепившись ему прямо в харю, и так сразу и провела маникюром по всей его морде сверху вниз. Короче, так всю ему рожу и ободрала до самой кровищи. Женщины одобрили её действия, а когда тоже узнали всю истинную картину, стали её подкалывать и ржать как необузданные кобылицы, требуя вслед за мужиками немедленного продолжения банкета.
Но, Лёхе было явно не до смеха. Обстановка усугублялась ещё и тем, что через три дня он должен был лететь на свою же собственную свадьбу. И все эти три дня он пролежал в общаге, скрываясь от посторонних глаз, с распухшей мордой в бодяговых припарках и в компрессах из махровых полотенец. Но глубокие царапины за столь короткий срок ему скрыть так и не удалось. И никому из нас, его настоящих товарищей, не хотелось бы оказаться в свидетелях… его оправданий перед невестой за те раны, которые он получил в ночной схватке с неизвестностью. Что он там говорил ей в своё оправдание, то ли он поскользнулся на мокром асфальте или упал с мотоцикла — мы не знаем. Ну, а, что другое говорить-то, что где-то там на какой-то свадьбе какая-то баба ему раскорябала рожу? А за что?.. Тут думать надо или просто делать заранее всё вовремя, тогда и не будет пиковых ситуаций.