В тот день папа шел на работу. Накануне ему закрыли больничный лист, и он чувствовал себя счастливым. После долгой болезни — у него был приступ стенокардии -- он возвращался на свою любимую службу. И, думаю, очень волновался. И сердце его больное, вероятно, билось сильнее обычного. Был солнечный майский день, красивый и теплый.

Папа вышел из троллейбуса, перешел по подземному переходу на другую сторону проспекта, поднялся по ступенькам, остановился и медленно осел. Он умер мгновенно. Коснулся земли и умер.

Врачи приехавшей скорой помощи констатировали смерть в результате кровоизлияния в мозг. И очень удивились, найдя в его портфеле больничный лист с надписью: практически здоров, может приступить к работе…

Так случилось, что сейчас на этом месте разбит один из самых красивых цветников в городе. Там любят гулять люди, любуясь разноцветьем многолетних кустарников и экзотических цветов. Там бегают друг за другом дети, смеясь и радуясь жизни. Поэтому никого не удивляет, что какая-то женщина иногда подолгу стоит там и, молча, смотрит на цветник. Эта женщина я. Но я смотрю не на цветы. Я их просто не вижу. Я вижу папу…

***

Стоя на железнодорожной платформе, мой питерский дядя встречал жену. Она работала проводницей на поездах дальнего следования. Но, приехав, она с удивлением не увидела мужа. Не пришел он домой ни вечером этого дня, ни на завтра, ни через неделю. Его искали долго. Три месяца. А потом случайно обнаружили в морге одной из больниц. Числился он там как безымянный и неопознанный труп, хотя в кармане куртки лежали и паспорт, и заводской пропуск.

Он умер от остановки сердца. А может от равнодушия прохожих, которые, возмущаясь, обходили стороной упавшего навзничь, издающего глухие хрипы мужчину. «Напился, как свинья», -- возможно, говорили они.
Дядя был обыкновенным работягой, просто и весьма скромно одетым. Но он был трезвым. Абсолютно. Просто у него внезапно остановилось сердце…

***

Из больницы позвонила медсестра и попросила срочно забрать мою маму, так как той значительно полегчало, и ее выписывают. А в больнице нет свободных мест, идет обследование призывников. «Она совершенно здорова, -- сказали мне. — Небольшое расстройство желудка. Подавайте смекту». Вечером после легкого и вкусного домашнего ужина мама спокойная и счастливая была уложена в чистую постель. Ее безмерно радовало и то, что она оказалась дома после ада больничной реанимации и месяца в общей палате, радовало и внимание родных людей, которые пришли поздравить ее с выздоровлением. Пожелав всем спокойной ночи, мама повернулась на правый бок к стене, улыбнулась и уснула. Через несколько часов она уснула уже навсегда.
Вскрыв больничный конверт с выпиской из истории болезни, мы прочли: «повторный инфаркт». Никакого расстройства желудка у нее не было…

Думаю, врачи знали об ее истинном состоянии, поэтому так и заторопились с выпиской. Зачем им было портить свою статистику по смертности, если старушка, потерявшая здоровье еще в блокадном Ленинграде, все равно обречена? А тут парни прибыли на обследование — молодые, красивые, сильные, ищущие повод откосить от армии. С ними никаких проблем.
Так в больнице на одну проблему стало меньше. А у меня не стало мамы.

***

Прабабушка Даша была очень верующей и очень старенькой. Она была такой старенькой, что уже почти не помнила, что значит быть верующей. А родственники, с которыми она жила, помнили. Было время одного из Великих постов. И вся семья истово постилась, молилась за здравие старушки и за милость Божью. А бабушке Даше вдруг захотелось котлету. Это было так неожиданно для глубоко религиозной, постящейся православной семьи. И все продолжали молиться и поститься, и бабушка Даша тоже.

Она бы все равно умерла от старости. Ей было почти девяносто. Не в котлете дело. Но родня до сих пор считает, что бабушка Даша умерла от голода, и не находит себе прощения. И все до сих пор плачут и скорбят. Бог простил бы эту несчастную котлету, а вот как простить себя…

***

У моей подруги Люды обнаружили опухоль. Разрезали и сразу же зашили, операция была уже бессмысленной. Ей дали первую группу инвалидности и отпустили на все четыре стороны. Люда была такой красивой — стройная, высокая, с лучистыми глазами, благородным профилем, густыми волосами. А через пару месяцев после химии и облучения я увидела обтянутый кожей скелет, пульсирующую голубую жилку на облысевшей голове и черные круги под глазами. Она боролась, не хотела верить. И ко всеобщей радости спустя какое-то время неожиданно вновь похорошела, поправилась, даже влюбилась.
А потом вдруг позвонила ее мать — приходите проститься. Люда лежала на диване. Чужая, совершенно неузнаваемая, с отсутствующим взглядом, прозрачными руками, хриплым голосом. Меня она узнала, обрадовалась, попросила причесать. «Мать как фашистка все волосы выдрала», -- объяснила Люда. Дрожащими руками я взяла расческу и стала легонько водить ею по безволосой бледной голове подруги. «Как хорошо, -- прошептала Люда. — Как приятно».

А потом она стала говорить о каких-то японцах, которые по ночам влезают в комнату через окно, об автомобильных шинах, которые соседи подбросили ей на балкон. «Ты посмотри, посмотри, -- просила она меня. — Посмотри на балкон, что там творится. Такое безобразие». Я подошла к балкону и взглянула туда. Балкон был чист. Ни одной лишней вещи. Ни стула, ни ящика, ни тем более шины.

Тогда я, не выдержав, разрыдалась. И плач свой попыталась объяснить личными проблемами в семье. Я говорила разную ерунду, пыталась шутить сквозь рыдания, даже просила у нее совета. И Люда замолчала. Она по-прежнему смотрела в одну точку и, кажется, не слышала ничего. И не понимала. Была неадекватна, как говорили врачи. Но когда я уходила, Люда неожиданно обратилась ко мне еще с одной просьбой. Она попросила поцеловать ее. Я это сделала. Потому что знала, к мертвому ее лицу я не смогу прикоснуться губами. Моя милая, милая подруга…
Она умерла той же ночью.

***

У моей тети Зои не было детей, так уж несправедливо сложилась жизнь. И всю доброту она тратила на племянников, сестру и кота Маркиза. С самого утра она волчком крутилась по Питеру в поисках красного окуня для своего пушистого любимца. От себя кусок отрывала, а кота кормила. Он был единственным членом ее семьи. И когда на девятнадцатом году жизни кот оставил бренный мир, тетя сильно сдала. Уже не для кого было жить, не о ком заботиться. Но умирать она не собиралась, чтобы не причинять дополнительные трудности родственникам, живущим в другом городе, да уже и в другой стране после распада Союза.

Ее, еще живую, хрипящую и еле дышащую обнаружили соседи. Тетя была еще в сознании и все что-то пыталась сказать онемевшими непослушными губами, показывая корявым пальцем куда-то в угол, где висели старые пальто и куртки.

Ее никто не смог понять. Все суетились, звонили, волновались, искали документы и одежду. И только после похорон в кармане одного из стареньких пальтишек соседи нашли аккуратно перевязанную резинкой стопочку денег. Похоронные. Даже после смерти тетя никому не доставила беспокойства, полностью оплатив собственное свое погребение.