-Марковин! — выкрикнул громко сержант, устало стоя на плацу в тридцатиградусную жару. Кепка была сдвинута набок, а на лице проступили капельки совсем прозрачного пота.
-Я! — раздалось где-то в строю.
-Выйти из строя!
-Есть! — снова донеслось из ровных колон солдат.
Совсем не соблюдая строевой устав, солдат, расталкивая остальных, вышел вперед и встал между сержантом и строем.
— Рядово… — хотел было доложить боец.
-По приказу командира полка, сегодня убываешь в пожарную часть дивизии в казарму номер семнадцать. Бегом собрать вещи и к старшине в каптерку.
-Разрешите выполнять?
-Свободен. — совсем нехотя, выдавил из себя сержант.
Солдат вяло пошел в сторону казармы, шаркая подошвами по горячему асфальту.
— Я сказал бегооом! — заорал сержант на весь плац.
— Есть. — еле-еле ответил солдат и совсем не прибавил ходу.
— Ну, Морква, совсем обнаглел. — почти шепотом сказал сержант.
— Равняйсь! Смирно! — громко раздавалось над плацем.
Солдат шустро поднялся шестью пролетами ступенек и оказался на четвертом этаже казармы. Входя в расположение роты, он демонстративно, перед дневальным, снял кепку и выполнил какой-то реверанс, отводя руку с кепкой в сторону, а левую ногу, завел за правую.
— Пока, амиго!
— Костян, ты чего? — в недоумении ответил дневальный.
— Не поминайте лихом. Кошка бросила котят, пусть…
— Марковин! Ко мне! — прервал беседу сиплый, командирский голос.
— Есть товарищ прапорщик! — он подбежал к прапорщику и ухмыляясь начал:
— Товарищ прапорщик, рядовой Марковин по вашему приказу…
— Тьфу! Давай быстро постельное сюда, собери мыльно-рыльное и дуй в семнадцатую, там тебя уже ждут.
— Сер, есть, сер! — выпалил рядовой, и резко развернулся на сто восемьдесят градусов.
Он пошел вдоль широкого центрального прохода казармы, засунув левую руку в карман, а правой, подкидывал флягу, которая висела на ремне, напевая какую-то мелодию. Содрав с кровати постельное белье, он уложил его в наволочку. Затем достал из-под кровати, черные как уголь армейские тапки, расстегнул ремень и нацепил их на него. В левую руку он взял застиранную до дыр наволочку, а в правую, зубную пасту, щетку, крем для и после бритья, а также перекинул через плечо два серых-серых от старости «вафельных» полотенца. Сдав белье и полотенца прапорщику, он получил взамен совсем новенькие вещмешок, мочалку и брусок банного мыла, с символическим названием «Дельфин».
Он стоял перед дверью, которая раз двести была перекрашена, и казалось, что она не деревянная, а целиком вылита из краски. На двери красовалась табличка, где было написано: «Начальник пожарной службы гарнизона — подполковник Трубарь В.П.». Он неуверенно постучал, и приоткрыв дверь, всунув туда как страус голову, спросил:
— Разрешите?
— Входи. Кто такой?
— Рядовой Морква, ой, это, Марковин! — путаясь, сказал он.
— Так б***ь, Морква или Марковин? — нахмурившись, и всем своим видом, как бы угрожая, спросил подполковник.
— Марковин, товарищ подполковник! — резко и звонко, как удар хлеста, отщелкнул солдат.
— А, ясно. Хорошо, распоряжение сюда давай. — как бы противясь, сказал старший по званию. Солдат протянул ему бумажку, распечатанную на почти туалетной бумаге, с огромной подписью и блеклой печатью.
— Свободен.
— Разрешите идти? — вытянувшись по стойке «смирно», проговорил солдат.
— Иди, и не просто иди, а иди на х**! — пялясь в бумажку, скомандовал подполковник.
Вот она, новая жизнь, на новом месте, хотя какое же оно новое, дивизия все та же, только командование да казарма другие. Как листья с деревьев, опадали листки календаря. Наступила зима, и все покрылось белым, совсем пушистым снегом. Только черные, прямые линии дорог и дорожек нарушали эту белизну. Даже голые деревья, как бы укутавшись, стояли облепленные снегом.
Он вальяжно сидел в курилке, задрав ноги на лавочку. Шапка болталась на самом краю макушки, а ремень и вовсе лежал рядом. Медленно затягиваясь и выдыхая густой-густой не то пар, не то дым, он всматривался в свои ботинки, как бы пытаясь рассмотреть в их блеске, свое отражение. Докурив, он заложил сигарету между средним и большим пальцем и с силой швырнул ее за пределы курилки. Мороз жег щеки, которые стали совсем розовыми. Вскочив, он потопывая, пошел к казарме, на ходу застегивая ремень. Он зашел в казарму, где было светло и тихо. Снял шапку и несколько раз высоко ее подбросил, игриво подхватывая на ходу. Подойдя к каптерке, он прислушался, а потом резко дернул за ручку двери и на все горло завопил:
— Оба-на, военные! Че за дела, отцы?
— Да все нормально, товарищ солдат! — почти одновременно вскочив от испуга, сказали два солдата.
— Кому звоним? Кого хотим? — ехидно спросил солдатик, сгорбившись и подвигая указательным пальцем шапку на самую макушку, пытаясь голосом и интонацией скопировать закоренелого зека.
— Ну, это, племяннице. — неуверенно сказал один.
— Етить-колотить! — не успокаивался вошедший, приставив руки в боки.
— Сколько лет?
— Восемнадцать. — совсем замявшись отвечал солдат, виновато опустив глаза в пол.
— Боец, трубочку берем, дяде дедушке даем! — с загоревшимися глазами, сказал нарушитель покоя.
Солдат медленно протянул руку с мобильным телефоном, который раза в два был больше самой руки, а антенна, торчала как гвоздь, вбитый в доску.

— Олё! — делая ударение на первую букву «о», игриво проговорил солдат.
— Рядовой Морква на проводе, с кем имею честь говорить? — поинтересовался боец.
-Вот оно как, ну здравствуй, Юленька, коль не шутишь…