Бабушка будила его рано, когда за окном ещё синела предрассветная темнота. — Вставай, Пасху встречать, — шептала она, и в голосе её звучало что-то торжественное, чего мальчик не понимал.
Церковь находилась на другом конце города. Они ехали на двух автобусах, бабушка крепко держала его за руку и всю дорогу молчала, только губы шевелились — молитву читала.
Когда они входили в храм, мальчик сперва чувствовал облегчение: тишина, прохлада, высокие своды, золото икон в мерцании свечей. Здесь было красиво. Здесь было не как везде.
Но праздничная служба длилась часами.
Народ прибывал — сначала заполнился притвор, потом основной зал, потом люди стояли уже на паперти, и всё новые прихожане просачивались внутрь, уплотняя толпу. Мальчика постепенно зажимало со всех сторон. Впереди, на уровне его лица, находился зад грузной тётки в цветастом платке. Сзади кто-то дышал табаком и перегаром. Воздух становился всё более спёртым — смесь ладана, воска, пота и духов дешёвых.
Священник что-то пел, хор отвечал, люди крестились и кланялись — а мальчик стоял, не в силах пошевелиться, и чувствовал, как темнеет в глазах.
«Зачем? — билась в голове мысль. — Зачем они все здесь? Чего ждут?»
Бабушка стояла рядом, сложив руки на груди, губы шептали молитвы, лицо было строгим и сосредоточенным. Она явно видела здесь что-то важное. Что-то, чего не видел он. — Баб, — прошептал он, дёргая её за рукав, — мне плохо… — Потерпи, — строго ответила она, не глядя. — Потерпи, грех уходить.
«Грех», — подумал мальчик, чувствуя, как подкатывает тошнота. «Всё грех. Уйти — грех. Не прийти — грех. А зачем это всё? Бог, что ли, не может простить, если мне плохо?»
Он закрыл глаза, пытаясь отключиться от духоты и давки. И вдруг — сквозь туман наваждения — услышал слова священника:
«…и Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих…»
Мальчик открыл глаза. Впереди, над царскими вратами, висело огромное распятие. Христос, пригвождённый к кресту, смотрел вниз — прямо на него, как показалось мальчику.
«Отдать душу…»
Вопрос снова больно кольнул изнутри: «Зачем Он это сделал? Если все равно люди умирают, если всё бессмысленно — зачем страдать?»
Но тут же что-то шевельнулось в глубине — неясная, но упрямая мысль: «А что если не бессмысленно? Что если Он знал что-то, чего я не знаю?»
Службу мальчик так и простоял в полузабытьи, раскачиваясь между обмороком и странной, цепкой мыслью о Человеке на кресте.
Когда они вышли наконец на свежий воздух, было уже совсем светло. Пасхальное утро. Люди поздравляли друг друга, христосовались, разговляли куличами прямо на церковном дворе. — Баб, — сказал мальчик, когда они отошли подальше, — а Иисус правда был?
Бабушка посмотрела на него внимательно: — Был. — Как человек? Живой? — Как человек. И как Бог. — А зачем Он умер?
Бабушка помолчала, потом тяжело вздохнула: — Чтобы мы жили. Чтобы смерть победить.
«Победить смерть», — повторил мальчик про себя, и впервые за долгое время ледяной ужас перед вопросом «зачем?» слегка отступил, пропуская робкий лучик чего-то другого.
Чего-то похожего на надежду.