Наши добродетели чаще всего — лишь замаскированные пороки.  — Ларошфуко

Меня зовут Франсуа Бено, и я рассказываю эту историю, потому что мало кто способен видеть людей так, как это делает Август Дюпен. Туман всё ещё висел над улицами Парижа, когда мы пришли в кафешку на углу Сен-Дени.
 — Франсуа, смотри на Марию, — сказал Дюпен, почти шёпотом. Его глаза не отрывались от прохожих.

Мария шла по тротуару, держа корзину с собачьими кормами. На первый взгляд — образец добродетели. Но её сердце подсказывало другое. Если никто не заметит мою щедрость, это как будто её нет, — думала она, слегка сжимая губы. Каждый шаг сопровождался нервным взглядом на экран телефона. Лайки были мерилом её самооценки, и она это прекрасно понимала.
 — Обрати внимание, Франсуа, — продолжал Дюпен, — как плечи её слегка напряжены, когда мимо проходят прохожие. Каждое движение выверено. Добродетель — маска.

Я кивнул, ощущая, как в груди что-то сжалось.

Следом появился Иван, наш коллега. Он задержался после работы, чтобы помочь соседям. «Я делаю это ради них… но если начальство заметит, может, оценит…», — думал он, тщательно скрывая, как дрожит внутренняя гордость. Его глаза, бегавшие по коридору и окнам, выдавали тщеславие под маской героизма.
 — И тут, Франсуа, — сказал Дюпен, — мы видим: не действие важно, а мотив.

Наконец, Анна вошла в кадр. Скромная, тихая. Она думала: Не слишком заметная… пусть хвалят других… если я улыбнусь слишком ярко, это покажет, что я хочу внимания… Её глаза слегка отводились при каждом комплименте, губы едва изгибались в улыбке, плечи чуть подрагивали. Дюпен кивнул мне:
 — Скромность — её стратегия.

И тут мы услышали шум из соседнего зала. Дюпен резко вскинул руку, взгляд сузился. Мы вошли и увидели мужчину, пытавшегося снять маленькую картину со стены. Он был вежлив на лице, но руки дрожали, тело чуть наклонилось вперёд, глаза искали выход. Если кто-то увидит меня, всё пропало… — думал он.

Дюпен сделал два шага, почти не двигаясь, изучая каждое движение.
 — Заметь, Франсуа, — сказал он, — маска вежливости держится до первого сбоя. Дрожь рук, взгляд, плечи — всё выдаёт внутреннюю жадность.

Мужчина опустил глаза, и впервые в его облике появилось облегчение. Признание стало освобождением.
 — И вот, Франсуа, — сказал Дюпен, — истина всегда проявляется в деталях. Добродетель часто — маска, но преступление выдаёт себя телодвижениями, мимикой, тонким напряжением. Истинная добродетель почти никогда не выглядит как добродетель.

Я наблюдал за Марией, Иваном и Анной, как они снова становились «добрыми» перед людьми. Но теперь я видел их внутренний мир: страхи, тщеславие, хитрости. Чтение их мыслей было словно раскрытие маленького детективного дела.
 — Август, — спросил я, — как нам жить честно среди всех этих масок?

Он слегка улыбнулся:
 — Франсуа, честность — это видеть маски и понимать их цену. Не пытайся их снять — просто учись распознавать. Так ты станешь сильнее.

И мы снова сели за столик, а я записывал в блокнот каждую деталь: взгляд, движение, мысленный монолог. Париж просыпался, полный лиц и масок, и я понял — каждый человек — загадка, и каждый шаг, каждая улыбка — улика.