Аir-raid shelter — бомбосховище
 Не о смерти  — О любви.

…Боже, какая пара! Во-первых, он от нее ни на шаг. Она тоже. — Смотри, какой я шарф связала… Как ему идет. А какие пирожки…попробуй, угадай, с чем начинка. Ни за что не угадаешь, — Олежа, молчи (лукаво смотрит то на меня, то на Олежу, немного грузного, не то чтобы грузного, а красиво (на склоне лет) располневшего, довольно таки интересного мужчину в черном джемпере и черных же брюках, какого-то, знаете, ладного такого, уютного, с юморком (как с ветерком, да), всегда со свежим цветом лица (если человек в пять утра на велосипеде едет к устью Днепра…и там зависает с удочкой часов этак на пять), — а мы вчера рыбы нажарили, и еще нафаршировали, — отакую рыбу, — Олежа расстоянием между ладонями изображает размер, — возьмите пирожок, нет, не половину, а целый — угадайте начинку, — молчи, Олежа! — лукаво поглядывает на меня эта прекрасная женщина, одетая стильно и сдержанно в любое время суток, — черный джемпер и темные джинсы, немного полнеющая брюнетка, красиво полнеющая, достойно, под стать ему, — ну, угадали?
Олежа, не отрывая глаз от экрана телефона, — констатирует  — есть пуски кинжалов. Крылатые…в нашу сторону.
Она (назовем ее Еленой Прекрасной), — знаете, есть такие женщины, с изюминкой, с перчинкой и коринкой, и это неподвластно времени, — протягивает пакет со сдобой, — хотите чаю, Карина? У нас в термосе, сладкий…
Обычно они пьют кофе (с собой всегда термос, когда только успевают, не могу понять). Иногда немного ссорятся.  — Иди сядь сюда. Пересядь ближе, сюда, к стенке.  — Олежа, прекрати, мне и здесь удобно. — Лена, я сказал, иди сядь.
Она, немного посопротивлявшись, пересаживается. К нему поближе. И ближе к опорной стене. Он берет ее за руку. Или она его. Тишина. Слышно, как оно летит. Оно летит, это смертоносное, начиненное ужасом… — Не волнуйся, Олежа, — господи, сколько нежности во взгляде ее, сколько любви и тревоги — в его, — обоим нельзя волноваться, и духота, знаете, тяжело, когда нет воздуха.
Оба по очереди гладят Лукреция. Ее рука маленькая, изящная, тех самых кровей. Сейчас таких женщин днем с огнем. Шарф, пирожки, джемпер…а, главное, темперамент. Не путайте с истерикой. У женщины с темпераментом глаза. Понимаете, что это за глаза? Вот он понял, давно понял, — еще оттуда…
Вот вы в какой школе учились? Боже, и Олежа тоже… А в первый год войны мы уехали. Вот в чем стояли, в том и уехали. В чем шли в переход во время обстрела…помните, какие были обстрелы?
Тишина. Слышны взрывы.
 — Так вот, я там, в Греции, — глаза ее светятся, — купила красное пальто. И зеленый джемпер.
(Он с обожанием смотрит на нее. Так смотрит только очень влюбленный, давно и нелепо, бесконечно влюбленный…)
Вчера они прибежали раньше. Я в это время (замерев в коридоре (Киев две стены, баллистика), пыталась прорваться сквозь череду оглушительных взрывов. Лука жался к ногам, глаза его мерцали в темноте.
После очередного взрыва мы вскочили и понеслись. Ключ, два поворота. Еще дверь. Поворот. Лестница. Сколько там бежать. Минут пять, может быть, шесть. Но и этих шести минут, как вы понимаете, достаточно. Для.
Влетаем, едва дыша, в укрытие. — боже, где вы были. Мы за вас так волновались. Держали место. Садитесь побыстрей. Отдышитесь. Хотите чаю? (как будто сидим не укрытии, а театральной гостиной).
Они сидят, держась за руки, и даже когда нет, все равно — вместе. Это «вместе» столь наполненно, и так явственно, и так ярко, что Лукреций выдыхает. И замирает в ожидании, — пока кто-то из них не коснется ладонью.

Собаки чувствуют опасность. Гораздо острей и раньше, чем мы, люди.
И еще, — они чувствуют любовь. …
©

ПрОкляты — на века, никто не знает когда переполняется чаша терпения — но она переполняется