Войти в разрушенный город, сказать — моё:
коляска в подъезде, вывороченное бельё
взрывом — из шкафа, остатки стены,
крошево стёкол, уцелевшее кресло, а главное, сны —
как беспризорные дети бегущие, топоча,
по развалинам, выглядывая из-за плеча,
склоняясь над мёртвыми, окружая то,
что вчера дышало. Сны — это пар, ничто,
но они заполняют кирпичные поры, бетонные швы,
всё, что было городом — клочки травы
на бывшей клумбе, качели — наверное, детский сад,
сны на них качаются вперед-назад,
и пустые качели, скрипящие на ветру,
страшнее выстрелов. Сны слоняются по двору,
стучатся в болотные каски тех, кто в него вошёл
с автоматами. Рваный небесный шёлк,
висящий в выбитых окнах, перекошенную кровать,
плащ в коридоре захватят — но сны им не взять, не взять.
------------
* * *
Украина, Украина —
двести раз скажу и триста,
Украина, Украина —
этим словом мир творится,
этим словом бьётся сердце,
скачет дождь, бегут трамваи,
Украину по-соседски
разрывают, разрывают.
День тревожен, ночь бессонна,
где сегодня загорится,
уезжает из Херсона
несгибаемый бариста,
под обстрелом, под обстрелом
горький кофе наливали,
Украину целым миром
предавали, предавали —
по накатанному, резво,
но когда вы пьёте кофе,
вы не чувствуете разве
привкус украинской крови?
Помнишь Чехию, Марина,
о Катыни помнишь, Польша,
Украина, Украина,
нету краше, нету горше.
Ни сегодня и ни завтра
не откатишься без бою,
те, кто рвут тебя на части,
не насытятся тобою.
У растерзанного края
белый свет сошёлся клином,
днём и ночью повторяю —
Украина, Украина.