Рождение замысла великого романа «Анна Каренина», датированное 24 февраля 1870 года, — это не просто творческий старт. Это, прежде всего, момент, когда внутренний мир Льва Николаевича Толстого обрел необходимость в гигантском внешнем выражении. Как справедливо замечал А. А. Фет, роман должен был стать «строгим, неподкупным судом всему нашему строю жизни». Но всякий ли суд, вынесенный художником-моралистом, направлен только вовне? Не является ли монументальное обличение пороков общества лишь великолепно зашифрованным протоколом о собственном душевном недуге?

Театр Проекций: Анатомия Самообмана

В основе этого взгляда лежит классический механизм психологической защиты — проекция. Это роковое свойство человеческой души, когда невыносимое чувство вины или неприемлемый порок изгоняются из собственного «Я» и с пугающей легкостью обнаруживаются в «Другом». Что может быть проще и утешительнее для мятущегося сознания, чем находить собственные изъяны в окружающих и там, на безопасной дистанции, вести с ними мнимую, но ожесточенную борьбу?

Например, возникает мысль, что и борьба Антона Павловича Чехова с пошлостью могла быть лишь яростным, постыдным проектированием его личного, неразрешенного конфликта, его чувства вины, спроецированного на окружающих и тем самым обезвреженного.

Невроз Высокого Моралиста: Свет и Тень Льва Толстого

Личность Льва Толстого являет собой хрестоматийный пример моральной шизофрении. С одной стороны — Высокий Моралист, проповедник, идущий к босоногому аскетизму; с другой — помещик, чье имение, по слухам, было наполнено детворой, носившей его фамильные черты. Это явное, зияющее противоречие между проповедуемым долгом и реальной жизнью порождало невыносимый внутренний конфликт.

Здравомыслящий человек не может жить в столь радикальном разрыве, не испытывая угрызений совести. Если мораль существует лишь как фасад для «внешнего пользования» (для понтов, если назвать вещи своими именами), то избежать внутреннего кризиса невозможно. Самовыражение в творчестве, в этом контексте, есть не что иное, как отчаянная попытка решить проблемы собственной личности, но, увы, почти всегда чужими руками и за чужой счет.

Анна Каренина: Жертва Очистительного Суда

Если принять эту логику, то «неподкупный суд всему нашему строю жизни» оборачивается фарсом самосуда. Автор, не способный признать, что он сам не менее аморален, чем общество, которое он обличает, выносит символический приговор. И кого же он карает с такой показательной жестокостью? Женщину.

Анна Каренина становится символическим козлом отпущения за грех страсти и нарушения устоев — грех, который, по всей вероятности, был не чужд самому Мастеру. Мужчину под поезд отправить было бы «неразумно» — ведь с чего бы ему себя так возненавидеть? А вот женщина, несущая в себе зеркало авторской вины, должна быть уничтожена.

Мы имеем не просто роман, а громадный акт вымещения, где собственный грех Льва Николаевича обличается во всем обществе и карается в образе Анны — той, что должна понести наказание за общечеловеческую, но лично спроектированную вину. Ее гибель под колесами паровоза — ужасный, неестественный конец, который может быть порожден не только спонтанным решением героини, но и глубинным страхом самого автора — страхом перед безжалостным, всесокрушающим возмездием, которое он так боялся навлечь на себя.

Не является ли гениальное произведение, в конечном счете, лишь блистательной, но трагичной попыткой художника очиститься от собственного греха, принеся в жертву свою героиню?