Это слово, как крапива, жжёт и нёбо, и язык: как ни скажешь, выйдет криво, потому что ты привык.
Как ни скажешь, выйдет пошло, неуместно, будто шум. Я пытаюсь быть хорошей, похвали меня, прошу.
Я пытаюсь быть мятежной, не смущаться, не робеть, но испытываю нежность каждый раз как микросмерть.
И мои немеют пальцы, голос ломкий некрасив. Чтоб небрежно рассмеяться… Не хватает даже сил.
А когда-то я звенела, как стрела над тетивой, и тугой была, и смелой, неподкупной, волевой.
Всё грозилась стать свободней кобылиц, степных ветров. Что со мной, ответь, сегодня? Отчего сталь кандалов
Прилегает мягче к коже, чем меча родной эфес; почему всего дороже стало мне остаться здесь,
В ветхом доме человечьем, где — приличьям вопреки — мы хватаемся за плечи, жарко дышим в губ изгиб?
Что со мною ты наделал? Впору в церкви осенять: раздеваясь, даже тело предаёт теперь меня.
Что моё во мне осталось? Только соль, и немота, и вселенская усталость-ахиллесова пята.
Я молчать могла бы вечность — слово жжёт больной язык. Потекут рекой не речи — исступленный волчий рык.
Ночь накинет покрывало, чтоб прикрыть, как я плюю:
— Я до одури устала.
До безумия
Люблю.