Над равниной Междумордья ветер тучи собирает. Между тучами и прочим гордо реет срань господня, на кусок говна похожа.
То балдой касаясь сопок, то «Гойдой» взывая к тучам, он хрипит, и — тучи чуют смрад и вонь над болотами.
В этом хрипе — жажда водки! Силу гойды, пламя срани и уверенность в «шарахнем» слышат тучи в этом хрипе.
Фуфайки сохнут перед бурей, — сохнут, мокнут над сортиром и на дно его готовы пасть плашмя пред авралом.
И гитары тоже сохнут, — им, гитарам, недоступно наслажденье бурной гойды: удар об берёзу их пугает.
Глупый пингвин робко прячет миллионы за границей… Только гордый Буратино прячет смело и свободно под берёзой за огородом!
Всё мрачней и ярче орки опускаются под плинтус, и орут, и рвут тельняхи, прут ордой навстречу смерти.
Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаху в дикой злобе в морды оркам, разбивая вхлам и брызги ядовитой грязной крови.
Буревестник, словно мессер, что в пике вошел и штопор, на кусок говна похожий, на сортир летит, убогий.
Вот он носится, как дятел, — глупый фан лоботомии — и смеется, и рыдает, словно полный долбо.б… Он над тучами смеется, он от радости рыдает (он реально долбо.б, прим. автора)
В гневе грома, — глупый дятел, — он давно влюбился в тупость, но уверен, что не хватит на похмел пяти рублей— нет, не хватит!
Тряпки жгут… Дебилам радость…
Синим пламенем пылают морды орков над стаканом. Чудеса говноракеты гасят разума остатки. Точно огненные змеи, вьются в ужасе цистерны, исчезая в отраженьи глаз безумных и хмельных..
 — Гойда! Скоро грянет Гойда!
Радиацией пердящий Буревестник мордой реет в Междумордье, над ревущим гневно морем морд дебильных и тупых:
 — Пусть сильнее грянет Гойда!.