Профессор Федор Михайлович Кисляткин, минуя привычный ритуал приветствия, поставил на краешек кафедры старинный механический будильник. Громкий, отчетливый стук маятника, словно сердце, заполнял аудиторию, заглушая тихий гул телефонов и шорох конспектов. — Послушайте этот звук, — начал он, голос его был низким и тяжелым, но при этом пронизывающим. — Это не просто часы. Это Анкер: Бой барабана. Это такт, который ваш идеальный, пластиковый мир пытается заглушить песнями о вечном здоровье, вечном богатстве, вечной молодости. Вы живете так, словно подписываете контракт с бессмертием. Но я вам скажу: единственный настоящий урок жизни начинается в тот момент, когда вы осознаете свою конечность. Всё остальное — прелюдия и самообман.
В этой аудитории, полной молодых, нетронутых временем лиц, он не проповедовал. Он рвал с них покровы. Осознать свою конечность — значит лишиться всех алиби, всех «потом», всех причин не жить сейчас. И это было самое страшное, что он мог им дать. Урок, от которого нельзя убежать в цифровой рай, нельзя отложить на завтра.
Кисляткин резко оперся руками о край кафедры, склоняясь к студентам: — Вся современная культура потребления, все эти лайки, все эти бесконечные «сторис» — это всего лишь паническая попытка создать вашего идеального героя. Вы строите фасад, идеальную, вечно молодую и успешную версию себя, и пытаетесь убедить себя, что этот герой и есть вы. Вы надеетесь, что этот риск идеального героя — этот цифровой призрак — спасет вас от забвения.
Он выпрямился, и в его голосе прозвучала едкая имитация: — «Моя фотография останется, мой пост будет лайкаться, мои деньги будут работать, даже когда я уйду!»
Кисляткин резко оперся руками о край кафедры, склоняясь к студентам. Его седина, казалось, лишь подчеркивала неистовый огонь в глазах. — Но смерть — это единственный аудитор, который не признает фальшивых активов! — голос его сорвался на полукрик, а потом вернулся к хриплому, убедительному басу. — Она обнуляет счет и смотрит не на то, что вы накопили, а на то, что вы создали. — Вся эта суета, весь этот голливудский рай, в который вы бежите, — это лишь страх перед собственной пустотой. Вы боитесь смерти, потому что она разрушает вашу иллюзию контроля. Но еще больше, господа, вы боитесь, что в этот последний час обнаружите: вы жили не свою жизнь, а жизнь своего «идеального героя».
Он сделал шаг вправо, оторвавшись от кафедры, чтобы разрушить физическую преграду между собой и слушателями. Смерть, по его мнению, была не финалом, а катарсисом, жестоким, но необходимым. — Вы шли по чужому сценарию, накопили чужие вещи, произнесли чужие слова. Смерть не требует от вас величия. Она требует подлинности. Она, как судья, который не смотрит на обложку, а открывает ваш текст на последней странице. И она спрашивает: «Вот ты. Без званий, без фильтров, без счета в банке. Что ты сделал своими руками, а не руками своего призрака?»
В этот момент в заднем ряду послышался едва уловимый скрип стула. Студентка Ширин подняла руку. Взгляд её, как всегда, не спрашивал разрешения, а бросал вызов — острый, неудобный и точный. — Профессор, — голос её, хоть и тихий, был чистым и прорезал воздух. — Но разве не в этом и есть наша попытка быть «идеальным героем»? Наше желание оставить что-то, оставить след — это же и есть попытка придать смысл бессмысленному. Если все закончится нулем, зачем вообще начинать? Мы строим храмы, пишем книги, делаем открытия именно потому, что боимся, что нас забудут. Это не самообман, это двигатель цивилизации.
Кисляткин остановился. Его лицо смягчилось. — Спасибо, Ширин. Прекрасная формулировка, — сказал он, кивнув, — достойная эпитафии. Вы путаете След и Якорь. След — это то, что вы оставляете на песке, и его смоет первая же волна истории. Якорь — это то, что вы бросаете внутрь себя. Искусство, наука, любовь — они должны быть актом самоосвобождения, а не попыткой заработать отсрочку от смерти.
Он вернулся к окну, через которое просвечивало бледное осеннее солнце. — Когда вы делаете что-то из страха быть забытым, вы работаете на свой «идеальный геройский» образ. Это страх, облаченный в амбицию. Когда вы делаете что-то, потому что это должно быть сделано, потому что это ваша истина, даже если об этом никто не узнает — это действие, освященное конечностью.
Кисляткин посмотрел на улицу, на бегущих, равнодушных людей. — Посмотрите. Анкер: Окно в вечность. Вот они, бегущие от своей тени. Смерть не наступает «потом». Она всегда сидит за соседней партой. И она не враг. Она — самый честный рецензент вашей рукописи жизни. Только когда вы принимаете ее присутствие, вы перестаете тратить время на постройку фальшивых замков. Вы начинаете строить то, что вынести можете только вы. Смерть как последний учитель учит нас единственному: жить здесь и сейчас, потому что «здесь и сейчас» — это единственная вечность, которая вам доступна. Это то, что придает вашему ритму жизни осмысленную мелодию, а не просто хаотичный шум.
Профессор взял со стола свой старинный, тикающий будильник. — На сегодня всё. Живите. А не ждите, пока ваш «идеальный герой» победит. Он не победит. И это — лучшее, что может с вами случиться.
Он вышел из аудитории, оставив студентов в полной тишине, нарушаемой лишь монотонным тиканьем часов, которые продолжали отсчитывать их вечность.