«… попугаем быть легче, чем белой вороной. " В. Набоков. " Пошляки и пошлость»

Пошлость — это оболочка плода, лишённая мякоти и сердцевины. Внешняя схожесть с настоящим плодом обманчива. Но истинность всегда определяется по весу: слова пошляка, обычно, легки и пусты, как мыльные пузыри. Достаточно дуновения или еле заметного столкновения с чем-либо и они лопаются.
Пошлость — это всегда псевдо — и имитация, иными словами подделка. Подделка, порой, искусная (так просто не отличишь) под ум, под любовь, под воспитанность, под эмпатию и т.д.
Как пошлость — делать чучело некогда любимого питомца, так пошляки создают личного франкенштейна из всего схваченного по верхам, из всего, что ловко наловили в океане повседневности и информационного поля. Всё для них пища, всё вершки, перерабатываемые их неутомимыми извилинами в легкоусвояемый фастфуд.
Убедить человека в том, что он пошл, практически невозможно, ибо он на полном серьёзе считает себя высококультурным, высокоинтеллектуальным и воспитанным человеком. А главное: он неукоснимо соблюдает все правила (внешне, конечно), добродетелен и привержен правильному курсу общественной морали. Он, можно сказать, столп этой морали, его апостол. И он несёт свою пошлость, словно знамя просвещения и мудрости для остальных — тёмных и неразумных.
Низменные непристойности, порой летящие с его уст, он преподносит, как острый соус к основному блюду, как необходимую пикантную приправу к пресности жизни. Он бравирует ролью остряка и непризнанного гения, знатока в разных областях, но не оценённого по достоинству узкомыслящими снобами и напыщенными воображалами. Какая гнусная несправедливость!
Пошлость — многослойная одежда невидимки. Снимая её слой за слоем, обнаруживаешь под одеждой — ничего. Пустоту, нутро муляжа, мыльный пузырь. И сколько таких мыльных пузырей вокруг… Такое ощущение, что общество выдувает их через огромную трубочку, погруженную в никогда не кончающийся мыльный раствор. А раствор помещается в резервуаре, на котором крупными буквами написано: " НЕ ХУЖЕ ДРУГИХ…» Он и правда не хуже, даже более: он — дитя других. Ибо нет в нём ничего своего. Он — попугай, ослеплённый утренним светом в тот момент, когда с клетки неожиданно срывают покрывало…
И он начинает убедительно и веско выкрикивать навечно заученные фразы… Банальные и пошлые до тошноты.