ЛАГОДНЫ
Суббота. Утро. Боже, как хорошо! Не нужно вставать ни свет ни заря. Не нужно торопиться и обжигаясь пить горячий чай. Запихивать в себя наспех приготовленный бутерброд.
Не нужно выходить в морозную или сырую темнень раннего утра.
Не нужно стремглав нестись на автобус, который завезет тебя за тридевять земель на любимую работу.
Ничего этого сегодня не нужно.
Сегодня суббота! Сегодня даже можно проигнорировать ежеутреннюю пытку мужского населения планеты — бритье!
Красота!
Я, не спеша выбрался из-под теплого одеяла. Подошел к окну. Поднял жалюзи. И на миг зажмурился. В глаза ударило ярким солнечным светом, от восходящего светила. На небе ни облачка. Погода обещала быть чудеснейшей. Хоть и небывалая жара в этом году, но все же обещал быть хорошим.
Выполнив ежедневный ритуал, отменить который не может даже суббота — десятиминутный комплекс упражнений, я направился в кухню. Сварил овсянку. Заварил чай. Сделал несколько бутербродов. И стал дожидаться пробуждения домочадцев.
Они не заставили себя долго ждать. Шутки, гомон, смех, суета. Казалось бы, как можно такой гвалт сотворить двум малолетним сорванцам? Однако это у них очень и очень хорошо получается.
Завтрак, как и все подобные семейные мероприятия, пошёл весьма в оживлённой манере — дети кушали, переговаривались, делились планами на день, рассказывали, что кому снилось, наперебой кормили кошку. Мы с женой ждали — ведь главное для родителей, это накормить своих детёнышей. Наконец детишки были сыты и отправились по своим субботникам делам. Мы с женой остались вдвоём, чтобы, не спеша, в утренней тишине выпить по чашечке чая.
Однако не судьба. Лишь только мы завели какую-то неспешную беседу обо всём и ни о чём, как в калитку раздался стук. И зычный голос соседки тёти Маши — дамы пенсионного возраста, громко оповестил нас о том, что она страстно желает с нами пообщаться.
— Ну это нормально, — сказал я. — Как только сели кушать, либо кто-то звонит со срочной информацией, либо кто-то придёт.
Жена только поморщилась: зная нашу соседку можно было сказать, что от неё за пять минут не отделаешься. Разговоров будет часа на полтора, а то и все два.
Сын сбегал открыл калитку. И скоро перед нашими глазами появилась монументальная фигура тёти Маши.
Дабы не травмировать свою нервную систему и не портить дивное субботнее утро, я попытался малодушно скрыться. Со словами:
— Ну, девочки. Вы тут сами разберетесь, — я сделал попытку тихо и незаметно улизнуть из комнаты.
Да не тут-то было: тётя Маша своим нежным трубным голосом, напоминающим более пароходную сирену, оповестила:
— Юрочка, так я же к тебе.
Жена злорадно улыбнулась.
«Да что ты будешь делать?!» — мысленно взвыл я. И с невиннейшим выражением на лице обратился к соседке:
— Что случилось, тётя Маша? — не ожидая услышать ничего хорошего.
Последний её визит был вместе с участковым, когда она попыталась добрейшей души человека дядю Сеню — своего мужа упечь в ЛТП. Ей нужны были свидетели, что он ежедневно пьянствует, дебоширит и буянит. От таких свидетельских показаний я категорически отказался, так как таких безобразий за дядей Сеней не замечал. Ну да выпивает, с кем не бывает. Но чтобы буянил — я такого не видел.
А чего стоил её приход к нам пару месяцев назад. Когда она, пыхтя и отдуваясь притащила черно-белый телевизор марки «Горизонт». И чуть ли ни на коленях просила найти мастера, чтобы починить этого монстра.
Или её «чудесный» подарок жене, в виде шубки из искусственного меха модной в семидесятых годах двадцатого века. Жене было жаль плюшевых медвежат, загубленных ради этого шедевра мира моды. И она отказалась.
Или, когда тетя Маша, достав неведомо где три мешка мельчайший картошки, принудила нас с дядей Сеней её очищать от кожуры. И если своего мужа, тщедушного и тишайшего человека, она просто-напросто заставила. То ко мне она подошла с фантазией — через мою супругу. Неведомо, что ей наобещав.
В итоге, почти восемь часов, с перерывами на перекуры и обед, мы с дядей Сеней чистили картошку. Признаюсь — столько не чистил даже в армии. Несколько раз я в сердцах бросал ножик, плевался и порывался уйти. Но глядя в несчастные глаза дяди Сени и вспоминая о мужской солидарности, возвращался.
Или…
Да, что уж тут говорить?
В общем я покорно уселся обратно на стул, и выражая запредельное внимание, стал смотреть в ясные очи своей соседки.
Однако в них было что-то не так. Что-то не то было в этой грозной женщине, в домашней повелительнице. Какой-то несчастный и разбитый вид и очень-очень грустные глаза.
— Юра, — как-то уж очень тихо сказала она. — Семён пропал.
— То есть как пропал? — оторопел я.
— Он вчера, еще до обеда на пруд отправился. По делу. И до сих пор нету.
— По какому такому делу на пруд? — я прищурился. — Что там сейчас на том пруду делать? Он же высох весь. Да и в хорошее времена там рыба разве, что коту на обед годилась.
— Вот-вот, про кота. Будь он не ладен. Мурка опять приплод принесла.
Внутри у меня все похолодело.
— Он, что? Котят понёс? — я стал медленно подниматься со стула. — Ты что это, тётя Маша, опять за старое?
От гнева я забыл всю свою вежливость. И уже собрался наговорить гадостей. Но жена положила мне руку на плечо, и я уселся обратно.
Вот именно за это я и не любил тетю Машу. Если все остальное воспринималось с улыбкой, как чудачества пожилого человека, то её непонятное равнодушие, граничащее с жестокостью к маленьким живым существам, вызывало во мне стойкое чувство неприязни к этой женщине. Сколько раз я спасал и забирал несчастных котят, что по три-четыре раза в год приносила ей кошка. Признаюсь не всегда мне это удавалось — иногда бывало очень поздно. Сколько раз предлагал свозить Мурку в ветлечебницу. Однако соседка стояла на своём, что мы мол будем лишать животинку жизненных радостей.
— Тётя! Маша! — сквозь зубы начал я. Но осекся.
В её глазах стояли слёзы. Губы предательски дрожали. Казалось, что эта гром-женщина вот-вот разрыдается.
— Кошка утром пришла. С котятами. А его нету. Ему ведь лекарство принимать нужно, — тихим голосом произнесла она.
— В милицию звонили?
— Вчера еще, — тётя Маша всхлипнула. — Участковому.
— И?
— Сказал, чтобы голову не дурила занятым людям. А Сеня просто сбежал от такой жены, как я.
— Ясно, — сказал я.
Участкового винить не за что.
Репутация — великая вещь. Тётя Маша достала всех в округе. Еженедельно скандалила на почте, в магазине. Участковому тоже порой перепадало. Переругалась со всеми соседями. Лишь с нами поддерживала более-менее приятельские отношения. Бездетная, к моей жене она относилась, как к дочери. Дети были, как внуки. А меня, то ли побаивалась, то ли за что-то уважала.
— Он лежит там, наверное. Плохо ему! — вдруг в голос запричитала она.
Жена бросилась утешать соседку. Обняла ее, стала гладить по седым волосам. Взглянула на меня и сказала:
— Ты бы сходил. Посмотрел. Может и правда что-то случилось.
Я молча стал собираться. Одел старый видавший виды камуфляж. Резиновые сапоги. Нацепил рюкзачок с малым джентльменским набором медицинского работника. И вышел из дома.
Прошел нашей улицей, вышел на «Дорогу жизни» (так в нашем городе называют дорогу ведущую на кладбище). Дальше нужно было пройти по ней около километра, свернуть в лесочек опоясывающий погост и выйти к Черепашьему пруду.
Едва шагнул на асфальтовое покрытие дороги, как сзади раздался гудок автомобиля. Я обернулся: ко мне приближалась белая «Лада» с логотипом местной компании такси. Машина остановилась, задняя её дверь отворилась и на дорогу шагнул человек среднего роста широко улыбающийся в рыжеватую бородку.
«Вот тебя только здесь не хватало», — с радостью подумал я, и шагнул ему навстречу.
А вслух сказал:
— Каким ветром, Николай Николаевич? — и протянул ему руку. Я действительно был рад видеть этого человека. Каждая встреча с ним сулила кое-что интересное и познавательное.
— Птичка на хвосте принесла, что Юры Лагодны опять собрался на поиски необычного.
— Необычного? Это преувеличение. Все обыденно и просто. Старый человек отправился в лес. Не вернулся домой к сроку. Скорее всего плохо стало. Или не дай Бог, что похуже.
Знающий выслушал меня, затем покачал головой и сказал:
— Не всё так просто, Лагодны. Далеко не просто. Ты позволишь сопровождать тебя в этой прогулке. Погода на редкость чудесная.
Я с сомнением взглянул на его наряд. Серый костюм-тройка, шляпа под цвет костюма и до блеска начиненные туфли. В руках, как непременный атрибут — тонкая тросточка
Николай Николаевич заметил мой взгляд, рассмеялся и сказал:
— О, не беспокойся. Все в порядке. Пойдем, Юры.
— И всё-таки, почему ты здесь? — спросил я, когда мы шагали по дороге.
— Я ведь уже ответил: я здесь, потому что вы ввязались в эту историю. И вам скорее всего нужна будет помощь.
— Но…
— Юры, приятельские отношения дорогого стоят. И потом, где мне ещё найти того, кто будет описывать загадочные события о нашем городе?
Я только покачал головой.
Мы свернули с дороги на лесную тропинку.
— Какая красота! — Знающий полной грудью вдохнул воздух, наполненный ароматами леса. — Как жаль, что редко удаётся выбраться на природу!
Летний лес, это своеобразная красота. Потрескивание под ногами пересохших прошлогодних листьев и иглицы. Яркое солнце, пробивающееся сквозь листву и переплетение ветвей. Птичий щебет и шуршание ящерок в траве. Яркая зелень хвои. Трепет серебристых листочков осины даже без малейших признаков ветерка.
Вот и берег того, что носило столь красивое название.
Черепаший пруд, это не один, а два водоема круглой формы, диаметром метров двадцать, разделенные насыпью с просёлочной дорогой.
Я помню те времена, когда на берегу звучали песни и гитарный перебор, смех и звонкие голоса. А в воде резвились дети. Здесь было излюбленное место для отдыха. В утренние часы и на вечерней зорьке, мужики любили под пивко посидеть с удочками. Когда-то в пруду ловилась действительно достойная рыба. Водились раки. Но… Пришли девяностые с их наплевательством и откровенным цинизмом. Несознательные граждане стали мыть в пруду свои автомобили. Некоторые жители окрестных домов, да и других районов, стали вывозить мусор прямо на берег пруда и в близлежащий лесок.
Конечно, долго это не могло продолжаться. В стране появился человек, который смог навести порядок. Автомойщики, после нескольких внушительных штрафов, забыли дорогу на пруд. Последний человек, что привез мусор на берег, после разговора с органами власти, за свой счет очистил берега и прилегающую территорию.
Казалось бы, всё должно вернуться к прежнему. Но нет. Вода в пруду осталась мутной. Ни о каком купании не могло быть и речи. Куда-то исчезли раки. Да и от рыбы осталось одно название: ловились мелкие, размером с детскую ладошку карасики, годные разве что на завтрак коту. Зато появились черепахи. Много черепах. Нет. Они и раньше встречались, но одна, две. А теперь… Их стало великое множество. Из-за них и получил пруд свое название.
Мы с Николай Николаевичем стояли на берегу и смотрели на то, что сделало необычайно жаркое лето с водоемом.
В обычные годы пруд был весьма полноводным. Не говоря уже о разливах весною, когда два пруда, наплевав на все искусственное преграды, как влюблённые соединялись между собой ручейками, ручьями и целыми водными потоками.
А это лето было очень жарким. И пруд пересох до такой степени, что от него осталось лишь одно название: глубокая яма метров трех глубиной на дне которой было несколько грязных луж, затянутых ряской.
На Черепашьем пруду никого не было.
Я, не спеша прошёлся по берегу, осмотрелся, но каких-то следов соседа не нашёл.
— Здесь его не было, — я обернулся к Знающему.
Николай Николаевич молча кивнул, он смотрел куда-то вдаль. Я проследил за его взглядом и увидел, что он смотрит в сторону раскинувшегося за перелеском болота.
— Ты думаешь, что он пошёл туда?
Знающий опять молча кивнул.
Что ж, искать так искать, я продрался сквозь плотно разросшийся орешник перелеска и выбрался к краю болота. Следом за мной выбрался и Николай Николаевич.
— Он пошел туда, — Знающий кивнул в сторону сердца болота.
Я уже и сам видел, что по жидкой грязи болотистой равнины лежал четкий след.
Прогулка по болоту никогда не входила в список моих любимых занятий. Несмотря на жаркое лето, болото оставалось болотом — вязкой полужидкой грязью. Каждый шаг давался с великим трудом. Ноги по щиколотку утопали в трясине. И я диву давался, как Николай Николаевич оставался всё такой же чистый и опрятный в своём нарядном костюмчике и до блеска начищенных туфлях.
Через пару сотен метров мы обнаружили место, где Семён отдыхал. Болотная трава была примята больше обычного и в стороне валялся окурок его сигареты.
Азвем, оглядевшись по сторонам, указал на заросший кривыми деревьями и низкорослым кустарником участок болота, куда и вела вытоптанная тропинка. Мы двинулись туда. Скоро сквозь ветки и листву можно было увидеть проблеск воды. Среди деревьев раскинулся небольшой, метра два на два прудик, с удивительно чистой и прозрачной водой. Видимо подземные ключи били где-то на глубине и не давали пруду пересохнуть в эту адскую жару.
— Дяденька, отведай ягодок, — раздался звонкий детский голосок.
Я обернулся: рядом на выступающем узловатом корне болотной вербы сидела маленькая девочка в зелёном сарафанчике.
— Угощайся, — в открытой ладошке она держала несколько красных ягод.
Я уже собрался было принять угощение, как услышал голос Азвема:
— А ну-ка прекращай!
Девочка подняла взгляд, и я увидел бельма бледно-зелёного цвета. Не было ни зрачков, ни радужки — одни белки с зеленоватым оттенком, А на ладошке, вместо красных ягод клюквы, лежали белые волчьи ягоды.
Я отшатнулся.
— Не пугайся, Лагодны. Это водяной так шутит, — голос друга вывел меня из замешательства.
Девочка смущённо потупилась и пробормотала под нос:
— Простите, Смотритель, я не знала, что он с вами.
— Ладно-ладно, — примирительно сказал Азвем. — Мы здесь по-другому поводу.
В это время в пруду забурлила вода. Из глубины поднялись несколько воздушных пузырей и с хлопком лопнули на поверхности. Вода немного побурлила, потом успокоилась и приобрела прежнюю прозрачность.
Мы подошли ближе. Я посмотрел в воду, и вода посмотрела на меня: откуда-то из глубины на меня уставился мутно-зелёный глаз, огромный, как витрина в магазине. Мне стало не по себе.
А Николай Николаевич, ничуть не смутившись сказал:
— Здравствуй, Багник.
— Здоровенько, Азвем, — надтреснутый хриплый голос, казалось, доносился отовсюду. — Как поживаешь? Как делишки?
— Да ничего вроде бы.
— Я рад тебя видеть, — сказал Багник. — Ты мне очень нужен.
— Что ж, я здесь. Говори.
--Дело очень серьёзное, и лишних ушей не потерпит.
— Говори смело. Это — Лагодны.
Глаз из глубины уставился на меня.
— Приветствую, Создатель Сюжетов, — с лёгкой почтительностью произнес Багник. — Тогда это меняет дело.
Минутная пауза, казалось, что обитатель пруда собирается с мыслями.
— Как я уже говорил — дело очень серьёзное. Я тут узнал одну вещь, и должен кому-то рассказать. Однако в моё болото никого из высших не заманишь. Брезгуют. Один ты неподалеку мелькал. Вот я и решил заманить какого-нибудь человечка к себе и, зная твою дотошную натуру, подумал, что ты это не оставишь без внимания и припрёшься самолично выручать бедолагу. Как видишь я не ошибся. Вот только не знал, что ты с Лагодным придешь вместе.
— Багник, ты всегда так интересно рассказываешь! Заслушаться можно. Однако, давай к делу. Не томи.
— Ранзор возвращается, — после некоторой паузы сказал Багник.
Азвем, до этого времени легкомысленно поигрывавший тросточкой замер и так простоял несколько секунд. Потом выдавил внезапно севшим голосом:
— Что ты сказал? Повтори.
— Что слышал. Ранзор возвращается.
— Откуда такая информация?
— Когда над городом был первая майская гроза, мои капельки, прежде чем попасть ко мне, вдоволь наплясались по городу, и слышали один разговор.
Тяжелый вздох разнесся над болотом.
— Я уж и не знаю как, но Ранзор нашёл возможность связаться с Лилит. И указал ей способ как ему вернуться.
— И как же? —  Азвем не сводил взгляда с водной поверхности пруда.
— Есть женщина, живущая благодаря Потаённому народу. А у женщины есть ребенок, который родился в лишний день. И кровью этого ребёнка нужно полить Латырь-камень. Он тогда разрушится, грани между Ничто и Нашхат сотрутся и Ранзор будет свободен. Ну, а что будет дальше, я думаю ты представляешь.
— Ага, — рассеяно пробормотал Азвем. — Мор, глад и хаос.
Я впервые видел его таким: растерянным и оглушенным.
— Ранзор когда-то пытался устроить подобное. Но благодаря Роду и ещё некоторым, его удалось скрутить и отправить в Ничто. Помнится и ты руку к этому приложил, Смотритель, — продолжал Багник.
Азвем покивал:
— Было такое. Было.
— У неё будут помощники. Но кто не скажу — капельки мои не расслышали. Точно знаю, что двое. А кто??? В общем думай Азвем, решай, что со всем этим делать.
— Спасибо тебе, Багник, — произнес Николай Николаевич. — А когда? В какой день или в какую ночь? Ночь на Купалу, день солнцестояния, Праздник Рождения? Не говорили?
— Нет. Думаю, неважно какой. Важен лишь Латырь-камень, кровь ребенка и ужас её родных. И тогда у них всё получится. Да, вот ещё: что-то было сказано про первого космонавта. Мои капельки не разобрали. Поэтому…
Над болотом повисло молчание. Азвем о чём-то размышлял. Меня распирало от вопросов, я очень хотел его обо всем расспросить, но понимал, что сейчас не время и не место, и он мне все расскажет сам.
— Останови его, Смотритель, — глухо раздалась из пруда.
— Я буду очень стараться, Багник, — ответил Азвем. Он повернулся ко мне. — Пойдём, Юры. Нам пора.
— Николай Николаевич, погоди, — остановил я его. — А как же дядя Сеня? Мы же за ним сюда шли.
— Ах да! Багник, тут дед пропал…
— Да ничего он не пропал.
— Отпусти его.
— Да забирай! Нужен он мне? Я думаю, в Нави с ним потом разберутся за его выходки с котятами.
Я начал оглядываться по сторонам:
— Ну и где он?
— Да не ищи ты его тут, Лагодны. Он на опушке сидит. Проснулся только. Сон вспоминает. Сейчас поднимется и домой пошурует.
— Спасибо вам, Багник, — с чувством произнёс я.
— Всегда пожалуйста, — раздался легкий смешок, и вода в пруду забурлила, несколько мгновений поколыхалась, пытаясь выбраться из берегов, а потом успокоилась и приобрела неподвижность зеркала.