Старик чинил часы, чьи шестерёнки стучали, как второе сердце, встроенное в стену. Каждую полночь он заводил их ключом, похожим на сломанную ветвь оливы, и тогда в доме наступала весна — даже если за окном свистел январь. Но однажды пружина лопнула, и из разорванного циферблата выползла бабочка с крыльями из папиросной бумаги. Она села на ладонь внучки старика, Марии, и девочка, не дыша, прошептала: «Ты же не переживешь рассвета».

В ту ночь дождь начался внутри дома. Капли стекали с потолка, не оставляя следов, но к утру на полу выросла лужа, которая потянулась к порогу, как река, вспомнившая дорогу к морю. Мария опустила в воду бумажный кораблик, на котором написала: «Прости», а старик, сидя на лестнице, ловил сачком стрекоз, рождавшихся из пара, поднимавшегося от его чашки с цикорием.

К полудню дом стал аквариумом. Рыбы с глазами-часиками плавали между стульев, а бабочка Марии, промокнув, упала в лужу и поплыла, свернув крылья в парус. Старик потянулся за ней, но вместо бабочки выловил серебряную стрелку — ту самую, что потеряла весна. Вставил на место, и часы запели голосом его покойной жены: «Не бойся, всё, что уходит, возвращается волной».

К вечеру дождь вышел через щель под дверью, унося с собой рыб, стрекоз и письмо Марии. Старик вышел на берег, где море лизало песок языками, похожими на оборванные плёнки кинолент. В прибое он нашёл бабочку — теперь её крылья были из ракушек, а на спине красовался крошечный циферблат, где вместо цифр цвели незабудки.

Дом высох, но часы больше не заводили. Они тикали в такт прибою, а Мария носила бабочку в кармане, где она гремела, как мелкая монета. Иногда ночью старику казалось, что стены снова плачут, но это был всего лишь ветер, учивший дождь танцевать танго.