В маленьком домике с окнами на восход
Ева жила уютно, но одиноко.
Варила варенье, закатывала компот,
растила цветы повилики у самых окон.
Когда же соседи смеялись: «Пустой сорняк!»,
она защищала цветок от такой крамолы,
и отвечала: «Ну, что же, пускай и так.
Зато его любят жаворонки и пчёлы».
Встречаясь с животными, птицами и людьми, да что там с людьми,
с зелёной болотной жабой,
она говорила: «Здравствуйте, мон ами!»,
и наклоняла голову в шляпке набок.
Люди, шутя беззлобно над ней, никак не понимали, такую пойди, пойми-ка!
Кто-то прозвал (мальчишки, наверняка),
но подхватили прочие «Повилика».
А ночью, когда дневной унимался ор
и только цикады выпиливали пассажи,
Ева садилась за стол у окна во двор
и поджидала, что тишина расскажет.
В небе, от лунной пыли совсем сухом,
звёзды кружились в танце, сойдясь цепочкой,
и проливались струйки её стихов
в чистые заводи выбеленных листочков.
Строчки ложились искренно и легко.
Только она могла им назначить цену.
И подрастала стопка черновиков
на подоконнике, ставшем её вселенной.
Так вслед за золотом осени выпал снег.
Стёкла оконные взялся мороз узорить.
Свечка мечты горела в её окне,
словно маяк для весны, прилетевшей вскоре.
Ну, а когда грачи прокричали март,
Еву в саду лежащей нашли мальчишки.
Доктор сказал спокойно: «Простой инфаркт.
Чуть бы пораньше… теперь уже поздно слишком…».
Кто-то заплакал, а кто-то шепнул:
«Пускай будет земля ей мягче её перины».
Капала воском свечки на грудь тоска,
даже привычным к смерти сгибая спины.
В комнате было суетно и темно.
Взрослые говорили, шумели дети.
Тот, что был ближе других, распахнул окно,
чтобы душа взлетела, как южный ветер.
Её выносили четверо мужиков
с серыми лицами, впрочем, почти безликих.
И осыпались листья черновиков
в осиротевшие поросли повилики…
Повилика — растение семейства Вьюнковые, все виды которого отнесены к категории карантинных сорняков..