Мой друг
Я влюбился в нее практически сразу. Впрочем, наверное, не совсем так — увидев ее впервые, я какое-то время озадачено смотрел на маленькое поленце, зачем-то завернутое в белую простыню. Затем, когда это поленце вдруг открыло рот и облизнуло губы, мелькнула мысль: «Господи, у нее и язык есть!».
А потом она открыла глаза.
Небесной синевы, бездонные и невероятно красивые.
Вот тут я и понял — мое. Это — мое.
Родилась она в страшный для моей семьи период, нам приходилось много и тяжело работать, чтобы выжить. Уходили рано, возвращались поздно, а ночью мне приходилось вставать, чтобы дать ей молока в бутылочке («калю-калю», как потом прозвала его она), или сменить подгузник.
Однако, все эти неудобства меркли перед необъяснимым удовольствием, которое почему-то посещало меня рядом с ней.
Она довольно странно реагировала на мой голос. Если сильно капризничала, стоило мне спеть буквально пару блюзовых нот — совершенно успокаивалась, невзирая на боль от уколов или жар. Еще она любила, когда я поднимал ее на руках к потолку и, раскачивая, пел песню американских пилотов: «Мы летим, ковыляя, во мгле…» В этот момент ее глазенки широко распахивались, и она улыбалась во весь свой беззубый рот.
«КоМСонавтка» — называла ее жена.
Купались мы вместе, в ванне. Я лежал на спине, а она забиралась ко мне на грудь, обхватывала шею своими маленькими ручонками и… засыпала. Да-да, прямо в воде, а я лежал тихо-тихо, боясь разбудить, и только перебирал темные волосики на ее головке.
Пока вода не остывала.
Как-то, она уцепилась кулачками за большие пальцы моих рук и я легко поднял ее над кроваткой, а она не испугалась, а весело рассмеялась. С тех пор это стало одним из любимейших ее развлечений аж до семи лет. В этом возрасте я был вынужден отказаться — мои пальцы уже не выдерживали ее веса.
Иногда на меня накатывала какая-то грусть и необъяснимая тоска в первые месяцы ее жизни. Посещали странные мысли, невероятная жалость к ней. Я не мог понять, что со мной, боролся с этим состоянием и стеснялся его.
Много позже, решившись рассказать об этом супруге, узнал, что по всем признакам я перенес послеродовую депрессию. Вместо жены.
Первое слово она сказала «Папа».
***
А потом случилось страшное — развод. Она осталась с моей бывшей женой, ей было запрещено называть меня отцом.
Мы видимся все реже и реже, однако, когда видимся, не можем оторваться друг от друга, как привязанные.
Сегодня она ночует у меня. Заснула, обхватив мою руку своими ручками.
В призрачном свете ночника я долго смотрю на ее нежное личико с маленьким шрамиком на левой скуле, с тоненькой синей жилкой на переносице.
Будь счастлива, доченька.
Мой единственный друг.
24.11.2011 Ростов-на-Дону