— Энни, писать и рассказывать — разные вещи, все равно что яблоки и апельсины. Те, кто умеет рассказывать, обычно не умеют писать. Если ты веришь, что люди, умеющие писать книги, хорошо говорят, значит, ты никогда не видела по телевизору, как заикается и мямлит писатель.

Почувствовать себя ненужным и уйти — не значит проиграть. Терпеть равнодушие и оставаться — это и есть ежеминутное поражение

Наверное, было бы ошибочным полагать, что существует некий предел ужаса, который способен испытать человек. Наоборот, создаётся стойкое впечатление, что кошмар нарастает в геометрической прогрессии, когда тьма всё сгущается, ужасы множатся, одно несчастье влечёт за собой другое, ещё более страшное и безысходное, пока тебе не начинает казаться, что весь мир погрузился во мрак. И, может быть, самый страшный вопрос в данном случае таков: сколько ужаса может выдержать человеческий рассудок, оставаясь при этом здоровым и твёрдым? Понятно, что в самых ужасных событиях есть своя доля абсурда в стиле Руба Голдберга. В какой-то момент всё начинает казаться смешным. Видимо, это и есть та поворотная точка, когда чувство юмора принимается восстанавливать свои позиции.

— Может быть, скажем друг другу всю правду? Не как друзья, но как равные. Это редкое предложение и его тебе будут делать нечасто. По моему скромному мнению, только равные говорят правду друг другу. Друзья и любимые, запутавшись в паутине взаимного долга, врут бесконечно.
А это так утомляет!

Стивен Кинг
«Темная башня: Стрелок»

— Если женщина действительно помнила бы, как было больно при родах первого ребенка, сказала однажды моя мать, она никогда не родила бы второго.

— Если у мужчины хорошая жена, он счастливейшее из созданий Божьих, а если такой жены нет, мне его жаль, единственное утешение состоит в том, что он не знает, сколь жалка его жизнь.

— Иногда угли лучше костра.

— Боль помечает наши лица, меняет внешность, превращая в близких родственников.

— — Как вы думаете, мистер Эджкомб, — спросил он меня, — если…
… показать весь текст …

Добро — это иллюзия. Побасенки, которые люди себе рассказывают, чтобы прожить жизнь, не слишком много плача.

Нет хороших друзей, нет плохих друзей, есть только люди, с которыми ты хочешь быть, с которыми тебе нужно быть, и которые поселились в твоем сердце.

Отпускать всегда нелегко. Даже когда держишь что-то шипастое.
А может, именно тогда — особенно трудно.

Единственное, что имеет значение- сколько света вы излучаете на жизненном пути.

Если слишком долго смотреть на маленькие правильности — те, что лежат под самым носом, — легко потерять из виду большие истины, которые не так заметны на первый взгляд.

Ребенок, родившийся слепым, не подозревает что он слепой, пока кто-нибудь не скажет ему об этом. Даже тогда он будет иметь смутное представление о слепоте; только зрячие знают, что это такое.

Жизнь — это пятничная серия мыльной оперы. Создается иллюзия, что все вот-вот закончится, а в понедельник начинается прежняя тягомотина.

Писательский труд ассоциируется у меня скорее с искусственным оплодотворением, а не с чувственным наслаждением, смешанным с неким комплексом вины, как в юношеские годы. Все происходит строго по правилам, зафиксированным в договоре с издателем, и пишущая машинка подчас вызывает у меня чувство отвращения. Это меня пугает: я вовсе не претендую на звание Томаса Вулфа наших дней, но все же мне хотелось бы оставаться именно писателем, а не халтурщиком от литературы.

Жизнь — карусель, на которой никому не дано удержаться надолго. И она всегда в конце концов возвращается на тоже самое место, замыкая круг.

Думаю, все умные люди знают в глубине души, как хрупки такие вещи, как Порядок, Закон и Цивилизация, но предпочитают не думать об этом, оберегая свой сон и аппетит.

Сердца на самом деле не разбиваются. Если бы только они могли…

Время воровато, и едва ли не первым оно крадёт чувство юмора.

Сказано, что два самых больших человеческих греха — гордыня и ненависть. Так ли? Я склонен думать о них как о двух самых больших человеческих достоинствах. Отбросить гордыню и ненависть — все равно что сказать: ты изменишься на благо мира. Принять их, отталкиваться от них — более благородно, все равно что сказать: мир должен измениться на благо тебе.

Она улыбнулась, и он вдруг понял, что только ради нее существует мир, потому что она есть, и подумал еще: «Господи Боже, у меня так мало всего было в жизни, пожалуйста, не забирай ее от меня опять. Пожалуйста!»