Было у матери пять
сыновей, четверо работящие, а пятый только читал, да что-то
вычерчивал. Пока дети
маленькие были, в доме был
мир и покой. Старшие на земле работали, помогали
матери, а младший все
маленьким был, все при своих
детских забавах: то на звезды
смотрит, то рисует что-то. В земляной работе он ничего не смыслил, да и не был
приспособлен к ней, и считали
его бестолковым и тупым, а потому оставили его в покое и не трогали.
Пришло время, старшие
выпорхнув из родного гнезда,
обосновались на земле,
обустроились, стали жить
богато, и все у них было, да все чего-то не хватало. Был в их душах червячок, который
точил одной-единственной
мыслью их головы: была у матери земля, которая могла
достаться нерадивцу, ни ума он ей не даст, ни толку -- загубит
кормилицу, -- а с нее большая
польза была бы. Пришли они
как-то в родной дом и увидели, что мать на земле
работает, а брат по-прежнему в небо упертый сидит. Взбесило
это старших братьев, злость и зависть змеей горло обвили. И начали они убеждать мать,
чтобы та выпроводила сына на собственные хлеба -- и ей легче будет, и нерадивого
сына жизнь работать научит.
Долго колебалась мать --
жалко ей было свое дитя, -- но потом все-таки согласилась с сыновьями и предложила
своему глупому и ленивому
последышу начать
самостоятельную жизнь. Сын
не стал спорить, собрался и ушел.
Прошло немало времени.
Снова старшим сыновьям
неймется: видят они -- мать
старая, землю обрабатывать не может и пропадает добротный
кусок земли без сильных рук.
И пришли они к матери
просить землю.
-- Разделите, -- сказала
мать. -- Пусть каждому
достанется равная часть.
Но ни одному из сыновей
ответ матери не понравился.
Они понимали: если разделить
землю поровну, то достанется
столько, что развернуться,
собственно, негде будет.
Целый кусок еще что-то
значил, а разделенный -- терял
свою ценность. Видит мать --
недовольны сыновья ее ответом.
-- Решайте сами, -- сказала
она, -- у кого земли меньше,
тому и отдайте.
Стали мерять братья, но, как
ни крути, выходит одно и тоже: если дать всю землю
тому, у кого ее сейчас меньше,
то у него с новым куском
станет земли значительно
больше, чем у самого
богатого. Так начался спор,
который длился бесконечно. И про мать сыновья совершенно
забыли. И доживала она свои
трудные года в одиночестве и печали, глядя на бесполезные
споры своих детей. И чувствовала она вину перед
тем, кому, может быть, не хватает сейчас крова, своего
клочка земли, любви и заботы.
И хотелось ей уже уйти из жизни, но словно что-то
удерживало ее на этой
грешной земле. Не могла она
спокойно покинуть этот мир,
не зная, что с ее младшим
сыном. Долго жила она и долго мучилась, глядя на обезумевших в кровавой мести
старших детей, и не ведая, что
с ее сыном, которого она из любви выгнала из дому.
Но как бы долго ни длилась
жизнь, она -- не вечна, всему
когда-то приходит конец. С тяжелым, изболевшимся
сердцем покинула этот мир
уставшая женщина. Немощное
тело ее схоронили сыновья и облегченно вздохнули:
«отмучила», и начали
жестокую войну за землю.
Только душа мученицы не покинула грешную землю -- не было ей дороги ни в ад, ни в рай, потому что осталась она
привязанной к земле, где
бродил по ней тот, кого она из любви собственной
обездолила. И бродила душа
по земле, и все чего-то искала.
Давно уже не было в живых
того, кому причинила она
когда-то боль. Давно уже
светлая душа ее младшего
сына светила звездой в небе,
которому посвятила свою
жизнь, свой труд, свою
безграничную любовь. Давно
не было уже и тех, кто
породил вечную войну за землю и черным ураганом
носился над ней. А она в своем тонком теле все
бродила по земле, бродила;
все искала чего-то, искала…
Привязавшая себя сама, она не могла разорвать этот узел и подняться туда, где ждал ее отдых.
Существует поверье: если
душа по какой-либо причине
привязала себя к земле и не в силах оторваться от нее, то остается она на ней вечно,
становясь низким духом-
элементалом, который бродит
по земле среди людей и пугает
их своим внезапным
проявлением. И боятся его
люди, и зовут привидением, и изгоняют его, применяя магию,
не зная вечных мук этой души
и причиняя ей боль.
Не так страшен грех,
который можно искупить в аду, страшен поступок,
который не причислишь ни к грешным, ни к праведным, и который не имеет дороги ни в ад, ни в рай.