Начиналось-то как безмятежно…
у камина, в тисках полутьмы…
После рук, после ласк наших нежных
шахматишки расставили мы.

Оседлав шаткий стул по-ковбойски,
усмиряя истому в груди,
он доверил мне белое войско:
«Ну, любимая, первой ходи!»

Благородный, искусный мой гений
даже зайца научит играть…
Ну куда же ты прёшь без смятений,
моя белая, подлая рать?!

Он и так весь взопрел, обречённо
барабаня по краю стола…
Ах, зачем же я столь увлечённо
в миттельшпиле на мат перешла?

Полетели фигуры и пешки
в ненасытное жерло огня!
Злое полымя вспыхнуло, в спешке
моих белых коней вороня.

…На комоде стоят, как живые,
в знак обиды, что он затаил,
«ой вы, кони мои вороные,
чёрны вороны — кони мои!»

Он сказал мне, что я — с фанатизмом,
бабских глупостей много во мне:
на скаку останавливать избы,
выносить из пожара коней…

И застывшие в ряд часовые
взяли сердце моё под конвой.
Все четыре, и все — вороные,
опалённые лютой судьбой.