Покончив с обычными формальностями, Михаил и Инна пошли наконец за Вовчиком. Воспитатель, увидев молодого папочку, приветливо улыбнулась:
-Здравствуйте, Михаил, а у Вовы прорезался четвертый зубик! Досталось нам на этой неделе, еще у Алины и Леночки зубки режутся.
Глаза Инны наполнились слезами. Вспомнился Танин стих о маме. Все повторяется. Как же несправедлива судьба.
— А вот и наш папа! Вовочка, смотри кто за тобой пришел! Папа! Вова пойдет гули-гули с папой — приговаривала няня, вынесшая в вестибюль группы белокурого, кудрявого малыша. Передавая мальчика отцу, она уточнила: — Ну что, до завтра забираете?
— Да, к вечернему кефиру вернемся. Не переживайте.
— Вы, Миша, поменьше его на руки берите. Не приучайте. Поймите, мы здесь не можем столько внимания уделять. Нас двое на группе, а малышей девять. Возьмешь одного, другие, что постарше, тоже начинают хныкать, понимают уже.
— Да я уже купил манеж для сына, как Вы мне порекомендовали. Я постараюсь.
— Это для его же блага, поверьте.
— Я понимаю, но мне так трудно удержаться, — оправдывался Михаил ловко справляясь с памперсом. Инна залюбовалась как легко сильные руки Михаила управлялись с ползунками, штанишками, кофточками. Вовка что-то лепетал. Инна считала, что дети не любят одеваться, а Вовка улыбался, довольный уделенным ему вниманием. Вот и с шапочкой было покончено, курточка застегнута. Отдавая малыша Инне, взмокший Михаил попросил вынести его на улицу, пока сам оденется.
Вовка внимательно посмотрел на Инну, насупил бровки, словно раздумывая плакать или нет, и вдруг, на удивление всех присутствующих, улыбнулся и отчетливо произнес: — Ма-ма!
Заплакавшая Инна, с мальчиком на руках, осторожно спускалась по ступеням, а из группы до нее доносились слова няни:
— Ну надо же! мы его целыми днями учим тут говорить «папа», а он, партизан, вон что выдал! Наталья Максимовна! Вы слышали? Наш Вовка «мама» сказал!
— Баб Даша! Я же просил не курить на кухне? Ведь я предупредил, что за сыном еду?
— Милок, да ты его почти каждый выходной возишь, что же мне и вовсе курить бросать из-за вас? А как ночами твой оглоед мне спать не дает? А на утро я давлением маюся! Я не жалуюсь!
— Дарья, как Вас по отчеству? — Спросила вежливо Инна.
— Павловна! А ты кто будешь?
— Я Инна. Можно сказать, что никто, но Вы, Дарья Павловна, с этого дня курить будете только на улице, и не важно дома или нет Вова.
— А если ты никто, милочка, так и как звать тебя, мне не надобно. И нечего тут рот раскрывать. Если каждый «никто» тут свои порядки устанавливать начнет…
— Я прошу тебя, Инна, пойдем в мою комнату.
— Вы идите, раздевайтесь, я через пару минут буду.
— Иди милая, иди. Я тут хозяйка, почитай больше полувека прожила в этой квартире.
— А мне не важно кто и сколько тут прожил, Михаил и Вовка тут такие же хозяева.
— Не смеши, Вовка — хозяин! Ты ничего не напутала?
— Да, Дарья Павловна. И пока он не вырастет, у него много защитников найдется!
— Да уж не ты ли, милочка, его защитник?
— И я тоже. Но главное у него есть отец, а еще участковый и инспектор по охране детства. И Вам придется считаться с правами малыша.
— Ой, напугала! Да кому он нужен! Какой участковый! Что он мне сделает!
— Я не пугаю. Прошу по хорошему. Вовка отцу нужен. И поверьте, что заявлений в инстанции будет ровно столько, сколько Вы, Дарья Павловна, позволите себе еще сигарет выкурить в квартире. А у них работа такая, реагировать на заявления, так что не обессудьте. А сейчас покажите мне пожалуйста, где у Вас можно руки вымыть, Дарья Павловна, да расскажите где Мишино мыло и полотенце.
— А ты, девка, молодец! Шустрая! Вижу, что повезло моим пацанам! Договорились, в подъезде курить буду. Я вредная, но Мишку уважаю. Ты права, Мишка настоящий отец! Настоящий! — бубнила себе под нос соседка, провожая Инну в ванную комнату.
Вымыв руки, Инна зашла к Михаилу. Раздетый Вовка уже сидел с игрушками в манеже, Миша сидел рядышком на полу и помогал мальчику нанизывать кольца на стержень пирамидки. Инна присела к Михаилу. Вовка, глядя на нее, нахмурил бровки и опять зазвенел колокольчиком: — Ма-ма-ма-ма-ма!
Глаза Инны наполнились слезами, готовыми вот-вот сорваться с ресниц, Михаил, сам с влажными глазами, крепко прижал к себе девушку и стал целовать ее, размазывая по щекам тушь и слезы.
— Не плачь, моя хорошая. У нас с Вовкой все хорошо будет.
— Я знаю. Думаю мы скоро сможем забрать его домой.
— Мы? Ты это серьезно, Инна?
— Мы. Я же теперь мама. А слово Вовки — закон, уже не отвертишься!
— Ох, Инна! Это тебе уже не отвертеться… — Михаил подхватил Инну на руки и закружил в тесной комнате. Вовка расплакался.
Миша, посадив Инну в кресло, бросился к сыну: — Ну что ты, маленький, испугался? Не плачь, сейчас кушать будем!