У Иван Иваныча бессонница.
До рассвета он долеживает, а там встает, старается не стучать палкой, дабы не раздражать живущую этажом ниже старуху Климченку, и садится у кухонного окна.
Небо светлеет, розовеет и поднимается вверх. Ночью подморозило, трава седая от инея, и когда из-за домов появляется солнце, с кленов под окнами начинают плыть вниз листья.
Дом проснулся, дверь подъезда хлопает все чаще, и снизу доносятся отзвуки привычного утреннего скандала. Строго по расписанию.
Пару лет назад Иван Иваныч попытался поговорить с соседями, но понимания не встретил. Климченка моментально отрастила клыки и когти и долго орала в ответ, что сначала вырасти своих детей и внуков, что обойдемся без советчиков и что не ваше собачье дело. От греха подальше Иван Иваныч укрылся в своей квартире, а на лестнице еще долго громыхало. Климченку можно было бы забрасывать во вражеские окопы: через часок-другой враг приполз бы на коленях, со слезами умоляя забрать его отсюда, куда угодно, хоть в плен, хоть в расход.
Климченка не знает, что у Иван Иваныча были и жена, и сын. Давно. Однажды прилетел со своей вахты, а дома только записка на кухонном столе. Искал, еще как искал, всю жизнь искал — ничего. Как и не было. Как растаяло.
Иван Иваныч не позволяет себе мечтать, что когда-нибудь ему позвонят в дверь, и на пороге будет стоять крепкий сорокалетний мужик, но ежели всмотреться, то в нем можно будет разглядеть маленького светлоглазого Марата. Но оно все равно мечтается. Не для помощи, не для стакана воды. Чтоб если умрешь, по тебе кто-нибудь заплакал. Или хотел бы заплакать. Или хотя бы подумал. Нет, даже не так. Просто узнать, что жив-здоров. Что он есть. Что не приснилось.
В девять утра Иван Иваныч выходит на прогулку. Кленовые листья спускаются на землю неспешно и неторопливо, на мгновенье замирают и тогда кажутся вышитыми на прозрачном воздухе. Чуть в стороне припаркована большая машина, похожая на лоснящегося черного бегемота. Это молодого парня, что купил сразу две квартиры в четвертом подъезде, полгода своим ремонтом никому не давал жизни, недавно перевез жену и двух мальчиков-погодков. Климченка регулярно и на весь двор разоряется на предмет кровопийц и бандюганов, присосавшихся к народному телу, похоже, именно бандюганская семья застила Климченкам причитающееся им счастье.
На черном сияющем капоте лежит несколько золотых листьев. Иван Иваныч смотрит, понимает незавершенность картины, с трудом наклоняется, подбирает горящий багрянцем лист и осторожно кладет его на капот, ближе к ветровому стеклу.
— Вот зачем нужны мерседесы! Для красоты!
Иван Иваныч вздрагивает, оборачивается и видит хозяина машины.
— А что, правда, красиво, — говорит кровопийца и бандюган.
Потом внимательно смотрит на Иван Иваныча:
— Дед, тебя подвезти куда? В поликлинику или куда тебе? Нет? Просто гуляешь? Смотри, осторожней, а то шумахеров развелось.
Садится в сверкающего монстра, но прежде чем захлопнуть дверь, добавляет:
— Слышь, дед, я в четвертом подъезде живу, сейчас тебе визитку дам, звони, вдруг чего надо, за продуктами сходить или там лекарство какое, жена почти всегда дома, звони, не бойся, дед, тут без подвоха, квартира твоя мне не нужна, звони, не стесняйся, на, держи, — сует Иван Иванычу в руку твердый белый прямоугольничек и уезжает.
Иван Иваныч видит большие буквы на визитке, а маленькие без очков не разобрать. Он достает очки, цепляет их на нос.
«М» — Михаил.
Но как заныло сердце.