Мы никогда не говорили «У котика заболи, у Ляли перестань». Нам жаль котов, мы применяли Бена Ладена. Ему полезно для кармы, думали мы. Синяк на колене, уколотый палец, подбитый глаз — террорист мучался и всё списывал на нездоровую обстановку. Когда жизнь вконец обрыдла, он надерзил вспыльчивому пентагону, и сами знаете чем кончилось.
Нам его не хватало. Он вновь родился мирным крокодилом, а наша-то молодость длится. Хороших негодяев сейчас не достать, пришлось обращаться в лес, к волку. Странная жизнь началась у серого. Вокруг кусты, природа, а он то в холодильник врежется, то утюгом обожжётся. Вот так, за чужой счёт, я прослыл анестезиологом, утешителем, приличным отцом и человеком. Но однажды, в тихий февральский вечер возникла Лялина мать и ну отчитывать. Ей звонили из школы, где все выучили таблицу умножения, и только мы её позорим.
Как с помощью волков учить математику я не знаю. Домашняя магия советует ворваться и орать про рыбку и пруд, пока таблица сама не осядет в затылочных долях. Я иду в детскую. Воображаемый чёрный плащ развивается зловеще. И конечно, Ляля там бездельничает. Сидит криво, рисует в компьютере жёлто-синюю мазню. Цвета как в колумбийских трущобах. Жуткая безвкусица. Главное, никакой связи с «трижды семь». Как отец и педагог я обязан был наорать всё, что мне рассказали.
Накричал о роли образования. Про Нильса с гусем, Незнайку и Буратино. И обратные примеры, Билл Гейтс, дед Мороз, Шарлиз Терон.
- Сколько сил в тебя вложено! — говорил я. — Одних пакетиков риса — миллион! А в ответ сплошная бездуховность!
Ляля слушала, кося глазом в монитор. А там, оказалось, вовсе не мазня. Морской пейзаж, солнце, рыбы, в небе лебедь вдохновенный. И в трёх углах написано «ПАПА». Курсор при этом елозит, закрашивая того из пап, который внизу слева. Мышь в её руке осталась и вся наша дружба тонет в океане. И сразу такой февраль во всём организме, будто волк в лесу приговаривает:
- «У волка отогрей, у Славы заморозь».
Закончилось хорошо. Мы уже множим что угодно в пределах «пятью-пять». Того и гляди, овладеем шестёркой. Восстановили открытку, там чудесные цвета. Располагающий жёлтый, искренний синий, ипрессионисткая лёгкость и ясные световые впечатления, не обеменённые двусмысленной ритмикой полутонов. Называется «Лето». И, кстати, Буратино был добрый, а Шарлиз Терон так мне и не позвонила.