Все-таки интересный он — кочевой народ. Блага цивилизации, воспринимаемые нами как должное, кочевники относят либо к излишествам, либо к странностям оседлых людей. На все время пока открыты перевалы, нас закидывали на ПГП, это стационарный пост, дом деревянный, мини-застава. Все время, пока в горах есть зеленая травка, там пасут живность. Все это дело находится в погранзоне, и наша задача запускать-выпускать народ (разумеется, и скотину тоже). И постоянно на участке посещаем юрты ихние с проверками с журналом, сколько человек в наличии, не проскочил ли кто без пропуска, или наоборот не свалил ли кто в Китай к родственникам-уйгурам.
Происходит обмен натуральный, и культурологический (вот пишу воспоминания), меняем подковы на сыромятину, тушенку на баранину, свитера на камушки всякие (как казалось — гранаты, на самом деле туфта). По молодости кумыс пробовал, говорили от него можно прибалдеть как от пива, на самом деле работает это пойло как слабительное. Чтобы слегка
опьянеть, надо вылакать литров пять, но перспектива быть чуть пьяным, но с головы до стремян обосранным, не прельщала. Сами брагу ставили, и выпивали на следующий день от нетерпения. (Эффект тот же как и от кумыса). Оказывали мы и услуги. Первым делом подстрижка. Аренда машинки с 'парикмахером' обходилась в барана за одну подстриженную семью из 7−9 человек, благо наголо. Сурков рвал зубы бедолагам, правда в простых случаях, если плоскогубцами можно уцепиться было. Рассчитывались мумием или родиолой (золотым корнем). В штате был у нас фельдшер Серега (срочник конечно), отзывался он на прозвище 'Кикоз', уж почему не помню, наверное это термин какой-нибудь ветеринарный. Знаменит он был на весь фланг тем, что когда у замполита соседней заставы преждевременно начала рожать жена в нелетную погоду, он, выпив стакан спирта, благополучно приняв плод, облевал и роженицу, и младенца, и счастливого отца с пуповиной в руках.
Пришел к нам однажды с дальнего пастбища чабан один, рожа страшная, фурункул на лице. Уже с высокой температурой, и воспаленными
лимфоузлами. Надо спасать человека. Кикоз ширнулся промедолом для смелости, и заставив пациента зажать в зубах кончик ремня, (видимо для
анестезии) взялся за скальпель, которым я перед этим резал трафареты. Вскрыв нарыв, он сделал все необходимое (я не силен в этих делах, там
дренаж какой-то), вкатил лошадиную дозу антибиотиков. По выздоровлении больной обещнулся притащить выделанной овчины на дубленку, на что Кикоз выдал ему банку мази Вишневского, в околомедицинских кругах называемую загадочно 'линимент'. Через пару дней пришел его сын, и сказал, что у папы еще на крупе пару фурункулов образовалось, и сам он прибыть не может, так как в седле ехать исключительно невозможно. Выпросил еще банку мази и отбыл, екая селезенкой своей кобылы. Заказав с заставы
дополнительно медикаментов, Кикоз поехал проведать своего больного (прикидывая, сколько надо шкур на дубленку). Вернулся весьма озадаченный. Спрашиваю, как там чабан? Серега махнул рукой — нормально, рубцуется.
Слово одно позабыл, покоя нет, крутится в башке вспомнить не могу. А чего за слово-то?
— Да понимаешь, приезжаю я, задницу свою и рожу пациент мумием мажет, антисанитария полнейшая, мухи везде, а заживает все очень здорово, даже
отека нет уже. Спасибо, говорит, хорошее лекарство дал, и хуярит бальзамический линимент Вишневского чайной ложкой три раза в день перед
едой как варенье.
— Ааа, слово то — плацебо. Помнишь, в учебке и от поноса и от мозолей одну таблетку давали, вот оно и есть.