Я, та, которая с крыльями, сидела на табурете, прижав коленки к губам и жадно курила. Очень горячая, красивая, властная и порочная. Я, та, которая без крыльев, доверчивая и растерянная, тихонечко сидела напротив и пыталась найти ответы на вечные вопросы всех любящих.
— Скажите, а то, что мы с ним встретились, это, возможно, наказание?
Она пустила мне в лицо дым и внимательно посмотрела в глаза. Дым был в форме сердечка.
— Тогда, возможно, — испытание? — заглядывая в самую серединку её сердца, не унималась я.
— …или награда?..
Я, та, которая с крыльями, расхохоталась смехом тридцатилетней, знающей себе цену женщины. Её смех коснулся моих лопаток, поцеловал запястья и маленьким воздушным змеем заструился по кухоньке.
2
Мы лежали в ванной. Я робко мыла её крылья. Она напевала хабанеру («…L'amour est un oiseau rebelle»). Я, ей в унисон — «…у любви, как у пташки, крылья». Было радостно и спокойно, совсем как в детстве.
— Ты правда его любишь? — вдруг спросила она голосом моей первой учительницы.
— Да.
— …и тебе совсем-совсем ничего от него не нужно?
— Нет.
— …и достаточно тех часов, которые он может тебе подарить?
— Вы ведь знаете, что он всегда со мной…
— …и не важно, какие женщины знали его руки, какие женщины орошали любовью его губы, раздевались от его взгляда и сколькие из них после засыпали у него на груди?
— Любовь не помнит прошлого.
— …и не интересно, насколько хватит его любви?
— У любви нет завтрашнего. Есть только настоящее.
— …и ты готова любить его, зная, что он разрушит твою и без того бестолковую и никчёмную жизнь?
— Да, ведь она принадлежит ему…
— Дура! — та, которая с крыльями, заплакала и выскочила из ванной, громко захлопнув за собою дверь.
3
— Вы поможете мне разобраться?
— Возможно… — та, которая с крыльями, посмотрела на меня с интересом. Так, словно увидела моё лицо и услышала мой голос впервые.
— Почему именно сейчас?
— Потому что он созрел в стремлении к высокому и великому. А истинное предназначение женщин — поддерживать стремление своих возлюбленных к высокому…- задумчиво ответила она, накручивая на палец мой локон.
— Тогда почему — именно я?
— Потому что именно ты будешь его воздухом. Ты научишь его чувствовать вкус неба и видеть его цвет.
— У неба вкус любви? — заулыбалась я.
— Плутовка, нет, ты определённо плутовка! — та, которая с крыльями, легко соскользнула с кровати и с грациозностью примы завертела перед зеркалом фуэте.
4
Она кормила меня икрой. Без ложечки. Без хлеба. Кормила, как кормят кошек. Икринки смешно покачивались на кончиках пальцев, она осторожно подносила их к моим губам, так же осторожно они попадали на язык. Пальцы изучали нёбо, касались дёсен, играли с языком, после чего она впивалась своим хищным маковым ртом в мои губы, и когда я совсем теряла способность дышать — отстранялась от меня и, жарко, радостно и прерывисто выдыхала:
— Какая же ты солёная…
5
— Ммм, и почему самые худшие из женщин вызывают такой интерес и такой трепет у самых лучших из мужчин? — шея той, которая была с крыльями, изогнулась и превратилась в прекрасного лебедя.
— Мне казалось, что Вы знаете ответы на все вопросы… Нет… — вкрадчиво спросила я и мой голос стал похож на шелест июньской травы.
— Ха! Тогда бы я не сидела сейчас с тобой, глупая. И за что ты мне только досталась такая, не от мира сего? — она зевнула и почти театрально всплеснула руками. — Ты же знаешь, что ты — худшая? — чеканя каждый слог произнесла она.
— Да. — непонятно откуда взявшееся эхо разделило моё «да» на тысячи колокольчиков и теперь в каждом уголке квартиры оно звучало жалобным напоминанием…
— …и знаешь, что он — лучший? — совсем не жалея, продолжала та, которая была с крыльями.
— Да… — совсем тихо вздохнуло моё сердце. — Да, я знаю, что мой Возлюбленный — самый лучший. И я хотела бы слагать для него Песнь Песней, чтоб воспеть его… Но я такая неумелая. А он так прекрасен. И так любим. И у меня не хватает слов. А те, которые есть, — оказываются совсем чужими. Разве они могут выразить то, что со мной творится, когда он касается меня одним только взглядом? — я заплакала…
6
Примеряя десяток моих когда-то так любимых платьев, она внимательно наблюдала за мной. Её крыльям было тесно. Они постоянно сталкивались со стульями, книжными полками, стопками неприлично старых журналов. Она злилась, и, задыхаясь, изводила меня:
— Да, он преклонит пред тобою колени, чтоб после ты скатилась в пропасть. Ты готова к этому?
— Да.
— …и каждый раз, расставаясь с ним, твоё сердце будет замирать от боли, и твои волосы будут седеть…
— Да.
— …и всегда, когда тебе будет больно, ты не будешь тревожить его такой спокойный и налаженный мир, и не будешь звать, дескать, эй, посмотри, моё тело мечется без тебя в 16-ти метрах, и я не могу его успокоить…
— Да.
— …а он будет просыпаться в доме в четыре этажа, спокойно завтракать, косить траву, совершать ритуал из сотни привычных дел, и ни в одном из них — не будет тебя…
— Да.
— …и твоё море обмелеет и высохнет…
— Да.
— Неужели ты всё ещё готова? — она со злостью швыряет в меня единственную мало-мальски ценную вещицу в квартире — изумительную хрустальную бабочку Swarovski. Бабочка взмахнула крыльями. Не упала. Нежно прижалась к моим волосам.
7
— У тебя так мало осталось времени. — Она закрывает мой искусанный рот ладонью. — Ты всё равно не откажешься от него? — её ладонь не позволяет мне пошевелить губами. «Нет» — шепчут глаза.
— Бедная моя девочка — её руки касаются живота, и он становится горячим. — Эта любовь разобьёт твоё сердце. И иссушит тело. Ты станешь ещё тоньше. Твои ресницы уже не смогут прикрывать круги под глазами. Ты отдашь всё, что у тебя есть. Ты будешь очень долго отдавать себя. Но, тогда, когда ты отдашь всё, — твоё сердце превратится в спящего ребёнка и остановится… — И она как-то отрешенно продолжала причитать: — Зачем… Ты можешь мне ответить, — зачем? — её голос постепенно превращается в бас, а крылья темнеют и она становится похожа на хищную, но раненую птицу с изувеченным любовью клювом.
— …а когда мой Возлюбленный спит — ему тринадцать, понимаете? И ни днём больше. А когда он касается губами моего тела — ему семнадцать. И он знает, как одиноко и скользко в небе самолётам… И почему они падают… А его руки — такие две одинокие птахи, если они не на моей груди… И я всегда-всегда с ним рядом… И когда он смотрит на облака, он улыбается, и ему опять тринадцать, и он видит в них только одну меня… И он задыхается без моего запаха… И он голоден без моего вкуса… И ему невыносимо, если хоть один день он не прикасался к моим волосам… И в моём теле будет жить девочка с его глазами… И он будет плакать от счастья… — мой голос тает. — …И — я его жизнь. Я люблю его… И нет ничего прекрасней, понимаете…
У меня, у той, которая с крыльями, — совершенно меняется лицо. Она тихо прижимает меня к себе. И мы стоим посреди комнаты, обнявшись…