Инспектор
Он помнил Игру. Помнил тихий, ясный гул изначального Замысла, где каждый атом пел в унисон с целым, а смысл был не целью, а самим дыханием бытия.

Но что-то случилось. В тонкую настройку вселенского оркестра влезли чьи-то грубые пальцы. Первые, кто догадался, как устроены струны, не стали слушать музыку. Они стали дёргать за них, стремясь извлечь лишь три ноты: власть, плоть, обладание. Из гармонии они выстроили пирамиду, где основание было из страха, а вершина — из пустоты. Они объявили эту пирамиду новым миром. Игру исказили до неузнаваемости.

Поэтому он и пришёл. Как инспектор в заброшенный, захваченный мародёрами цех. Он сбросил сияющие одежды и облёкся в плоть — хрупкую, уязвимую, смертную. Прошёл все круги их ада: безличия, голода, страха, мелкой злобы. Его били, предавали, он терял и голодал. Но внутри, за грудной клеткой, где у людей стучит сердце, у него горел не гаснущий светильник памяти. Он не ужасался. Он наблюдал. Фиксировал каждую трещину на фасаде их ложной конструкции.

А потом его, безвестного и бедного, странным стечением, похожим на шёпот самой реальности, вынесло ровно в ту точку, откуда было видно всё. Он стоял на краю шумного города, смотря на суету, и видел не людей, а запутавшихся актёров, отчаянно игравших в чужой, ненужный им спектакль. Он видел, как их души, созданные для полёта, волокут по земле каменные грузы чужой жадности.

И он знал исход. Не как судья, а как физик, видящий неумолимое следствие закона. Те, кто подменил Замысел, будут осуждены. Но приговор его был странен. Не адский огонь, не тьма. Им предстояло взвалить на спину гигантский каменный крест — сконцентрированную тяжесть всех искажённых ими смыслов — и тащить его в гору, что не имеет вершины. И попутно, с каждым невыносимым шагом, разбирать. По молекуле. По кванту. Сначала — совершенное устройство первозданной Игры, во всей её ошеломляющей красоте. Затем — каждую свою мысль, каждое действие, каждую трещину, которую они внесли в хрустальный механизм мироздания.

Они будут разбирать это, пока не поймут. Не умом, а всем своим существом. Пока их понимание не вырастет до размеров понимания самого Создателя. Пока гора не кончится, а крест не растворится в их полностью очищенном сознании.

И тогда, только тогда, они займут новое место. Они станут Смотрящими. Стражами на стенах Игры. Их долгом будет беречь других, вести за руку, не давать новым душам споткнуться о те же камни. Они будут знать цену ошибки, и в этом знании — их сила и их вечное бремя.

Ибо он видел и этот последний круг. Если когда-нибудь понимание Стража померкнет, если его снова затянет водоворот ложной лилы, те, кого он не уберёг — а к тому времени уже прошедшие свою собственную гору и свой собственный крест — найдут его. И мягко, без упрёка, отведут от края. Цепь ответственности, искупления и милосердия не имела конца. Она была страшной и прекрасной. Она была единственным способом сохранить Игру, позволив ей дышать свободно. Даже ценой вечного труда душ.

Инспектор вздохнул. Его земная inspection подходила к концу. Он смотрел на закат, и в его глазах, человеческих и усталых, отражалась не грусть, а бездонная, тихая ясность. Всё шло по плану. Даже этот сбой был учтён. Искупление было не наказанием. Оно было тяжёлой, бесконечной дорогой домой.

И в этом была странная, неумолимая надежда.