Я убил человека.
 — Это что, признание? — засмеялся редактор. — Это рефлексия Раскольникова! — засмеялся я. — А я говорю, это не рефлексия, все скажут, что это признание, и не Раскольникова, а твое! — засмеялся редактор. — Нет, это первая строчка моего будущего романа, подражание «Преступлению и наказанию Достоевского», это рефлексия моего лирического героя. — А давай поспорим, что ты с первой же строчки признаешься в убийстве! Никакая это не рефлексия! — засмеялся редактор.

На суде:

(СЦЕНА. Зал суда. Писатель сидит на скамье подсудимых. Перед ним — Судья, Прокурор и Адвокат. Редактор сидит в качестве свидетеля.)

СУДЬЯ: (Стучит молотком, устало) Гражданин Писатель, я вынужден признать, что это самое короткое дело о признании в убийстве в истории нашего города. Прокурор, зачитайте доказательства.

ПРОКУРОР: (Встаёт, торжествующе) Ваша честь! Доказательство одно, но оно неопровержимо! Это письменное признание, зафиксированное в электронном виде, а также подтверждённое свидетелем! Цитирую: «Я убил человека.»

АДВОКАТ: (Вскакивает) Протестую! Это не признание, это литературный приём! Мой подзащитный — творец, он находится в творческом поиске!

СУДЬЯ: (Писателю) Вы подтверждаете, что написали эту фразу?

ПИСАТЕЛЬ: (Улыбается, слегка богемно) Да, Ваша честь. Это первая строка моего будущего романа. Глубокое подражание Достоевскому, рефлексия моего лирического героя, который находится в экзистенциальном кризисе!

ПРОКУРОР: (Саркастически) Экзистенциальный кризис, говорите? А где тело, гражданин Писатель? Или это тоже «литературный приём»?

ПИСАТЕЛЬ: (Разводит руками) Тело? Тело — это метафора! Это тело старых идей, тело прошлого, которое мой герой должен убить, чтобы возродиться!

СУДЬЯ: (Редактору) Гражданин Редактор, Вы были свидетелем этого «творческого акта». Что Вы можете сказать?

РЕДАКТОР: (Улыбается, поправляя очки) Ваша честь, я сразу сказал ему: «Это не рефлексия, это признание!» Мы даже поспорили. Он, видите ли, думал, что сможет спрятать своё признание за великим именем Достоевского.

ПИСАТЕЛЬ: (Возмущённо) Вы меня подставляете! Вы же сами смеялись над этой идеей!

РЕДАКТОР: (Невинно) Я смеялся над формой, а не над содержанием. Я же литератор, я чувствую подтекст! В каждой первой строчке — вся правда о писателе!

АДВОКАТ: (Кричит) Ваша честь! Если мы начнём судить людей за первые строки их романов, мы посадим половину Союза Писателей! Где презумпция невиновности? Где улики?

СУДЬЯ: (Задумчиво) Улики… Улики — это слова. А слова, как известно, могут быть опаснее пистолета. Гражданин Писатель, Вы утверждаете, что это рефлексия Раскольникова. Но Раскольников, прежде чем убить, долго думал. А Вы, как Вы сами признались, не думали, а сразу опубликовали.

ПИСАТЕЛЬ: (Нервно) Я — гений! Я работаю интуитивно!

СУДЬЯ: (Хмыкает) Интуитивно признались в убийстве? Интересный метод. Прокурор, есть ли у нас хоть один труп, который совпал бы с этим «литературным приёмом»?

ПРОКУРОР: (Разводит руками) Пока нет, Ваша честь. Но мы ищем! Мы прочесали все места, где мог бы быть убит «лирический герой».

РЕДАКТОР: (Вклинивается) Ваша честь, позвольте мне внести ясность! Убийство, о котором он пишет, — это убийство его собственной литературной карьеры! Он убил читательское доверие, начав с такого клише!

СУДЬЯ: (Стучит молотком) Достаточно! Суд не может судить за литературные клише, хотя иногда очень хочется. Но и игнорировать прямое признание мы не можем.

СУДЬЯ: (Обращается к Писателю) Гражданин Писатель, у Вас есть последний шанс. Если Вы не назовёте имя жертвы, я вынужден буду признать Вас виновным в… в покушении на убийство здравого смысла.

ПИСАТЕЛЬ: (Вздыхает, потом смотрит на Редактора с хитрой улыбкой) Хорошо. Я убил человека. Имя его — Старый Смысл. А его сообщник — Редактор, который заставил меня это признать, чтобы продать тираж!

РЕДАКТОР: (Вскакивает) Протестую! Это клевета!

СУДЬЯ: (Смеется) Суд окончен! Признать Писателя виновным в создании опасного прецедента и обязать его немедленно дописать роман, чтобы выяснить, кто же на самом деле убил человека! Иначе — принудительное чтение всего Достоевского!

(Занавес.)