Проведя исследования в советских архивах (главным образом в ГАРФ, РЦХИДНИ и Смоленском архиве), а также проанализировав последние постсоветские российские исследования, Тёрстон, не будучи сам сторонником коммунизма и советской политики, пришёл к выводу, что западные советологи времён холодной войны крайне предвзято оценивали времена правления И. Сталина, чрезмерно преувеличивая его тиранию. По его мнению в 1930-х годах в СССР не было массового страха перед репрессиями, так как они имели ограниченный характер и не коснулись большинства советского народа, а затронули лишь отдельных представителей элиты. При этом, как выяснилось, численность репрессированных в традиционной западной историографии значительно преувеличивалась, к тому же многие из них были осуждены по криминальным статьям. В то же время Тёрстон подтверждает, что ряд дел были сфабрикованы органами НКВД, указывая при этом на то, что это делалось по собственной инициативе последних, а не по директивам Сталина.
В ежедневной и еженедельной западной прессе Тёрстон подвергся жёсткой критике. При этом журналисты зачастую использовали формулировки, которые искажали действительные аргументы Тёрстона. Они также искажали его мотивы и выдвигали неуместные и ничем необоснованные обвинения, используя все уловки политического очернения и запугивания, которые по мнению советолога Ш. Фицпатрик были знакомы по периоду холодной войны. В прессе выдвигалась идея, что Тёрстон (или кто-либо ещё) не имеет права делать определённые выводы из своего исследования и что его следует принудить признать свои ошибки, публично отречься и т. п. По оценке Ш. Фицпатрик — такой типично «сталинский подход» СМИ к проблеме научного разногласия совершенствует вид политического запугивания, который они так критикуют, и сами же используют.