ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Колючей проволоки ржа
и кедра крепкие подпорки
в себя впитали чернь дождей.
Невинной жадностью дыша,
вдыхаю аромат цветов.
Листвы колеблемые створки.
Колодец в чугуне оков,
поросший мхом. Шаг из дверей —

и я в сыром пространстве дня
прислушиваюсь к влажной речи.
Ручей, казалось, пересох,
но стелется и вьется нитью
средь камушков, и тайный вздох
его тоскует по событью
реки, — он всё же ей родня, —
и весь — поползновенье встречи.

Вот пепельного неба снимки,
монетки привкус, прямизна
деревьев в сырости и дымке,
флотилия стволов, — фитиль
отдельного ствола так тих
и древен, — и вокруг, бледна,
струится световая пыль,
и плесень облепляет их.

Как чист и ровен этот свет!
Самостоянье вещи значит,
что вещь равна себе, она
из бледности и безразличья
выходит все-таки на след
восторга, сердце камня прячет
лягушку, и в листве волна
растет светящаяся, птичья.

И точно: вспархивает птица
и тельца блик среди стволов
мелькает, в правоте быстра
жизнь, восхитительны пространство,
и света строгая игра
средь вязов, и трава, и лица
тех валунов, и этих слов
бескопромиссное спартанство.

Возможно, всё это подсказки
к тому, что предстоит решить
(уж если равен этот игрек
чему-то или этот икс).
Возможно, это тайный выкрик,
монетки привкус, вьется нить,
реки событье, путь к развязке,
вспухающий, унылый Стикс.

Странней всего — жизнеприязнь
и всякой нечисти моя
отъявленная небоязнь,
еще странней, что первый вдох,
невинной жадностью дыша,
одушевил сии края —
о безрассудочный сполох! —
бесплодные — тобой, душа.