пёсий рай

Мокнут лужи на асфальте, погрустнели кобели.
Туча слезы льет печально на седой радикулит.
Кистью влажной мажет осень, разливая акварель,
грусть по улице разносит под воронью канитель.
На обласканной скамейке не сидит уже никто.
Мурка, будто телогрейкой морду кутает хвостом.
Лето пахло теплым грилем — мясо жарил пьяный двор,
все друзья меня кормили, под душевный разговор.
Нынче сырость из мангала охладила звонкий лай.
Шоколадный глаз каштана укатился за сарай.
Во дворе притихли птицы, по-осеннему скулят.
Три упитанных синицы мордой чистят свой наряд.
Я дремлю один на страже, в конуре теплым-тепло,
да ещё в тарелке каша с недоеденным ребром.
Погрызу на сон грядущий от назойливой тоски,
чтоб жилось собачьим душам, как и людям — по-людски.

птичий двор

Ветер перья треплет в танце, листья-звезды сбросил клен,
стал похож на оборванца — в липу пеструю влюблен.
Ткань ажурная мороза на стекло легла пером.
Мерзнет старая береза под узорчатым окном.
По двору шныряют птицы, прячась в дикий виноград.
Три продрогшие синицы на забор уселись в ряд.
Голый вяз — зимы предвестник зябнет, стоя босиком.
Шелестят цыплята-листья, с ветром носятся гуськом.
Две вороны за сараем глаз каштановый нашли,
клювом тычут «самураи» в шоколадные зрачки.
«Лютый враг хвостом укрылся на скамейке у стола,
нос укутал власяницей, видно, это неспроста.
Это рыжая плутовка, с ней знаком весь птичий двор». — говорила мухоловка, севши рядом на забор.
«Ты смотри, сестра-синица, кот, как будто бы уснув,
так и ждет растяпу-птицу, зазевавшуюся вдруг!»
Зябнет рядом с мухоловкой юркий зяблик заводной,
знает кошкины уловки — в парке, тоже, кот такой.
У собаки пахнет кашей из нагретой конуры,
кость грызет — мосол говяжий, нос не кажет из норы.
Миска полная собачья за порогом у двери.
«Посиди немного, спрячься, на заборе до зари.
Лучше уж не в лапы к Мурке, а к Трезору в конуру,
я, собакины ошурки поклевала бы к утру».
Старый ворон, каркнул с дуба, желудь бросил в пёсий корм —
чуткий нос оскалил зубы — в конуре случился шторм.
Прячет яркая рябина серьги ягод под листву.
Дуб оделся в белый иней — мерзнет, старый, на ветру.
Из окна глядит хозяин. Льет промозглая капель,
хмарь по улице разносит под воронью канитель.

из окна

Небо хмурится печально, лист простуженный ворчит,
мерзнут лужи на асфальте, в гнездах ежатся грачи.
Клен в резном бордовом фраке, тополь — рыжий великан
и рябина в серьгах красных ткут из листьев сарафан.
Ветер школьным хулиганом треплет челки желтых лип,
шоколадный глаз каштана в чернозем промерзший влип.
Клен, сжигая листья-свечи осветил тенистый дом,
голый вяз — зимы предтеча мерзнет, стоя босиком.
Во дворе шныряют птицы, долбят мерзлый виноград.
три продрогшие синицы на забор уселись в ряд.
Дуб — столетняя детина, желудей рассыпал дробь,
ветви виснут балдахином, за окном цветная топь.
Пес дворовый нос не кажет — в конуре теплым-тепло,
да ещё в тарелке каша с недогрызенным ребром.
Кошка, будто телогрейкой нос укутала хвостом,
на обласканной скамейке не сидит уже никто.
Ткань ажурная мороза на стекло легла платком
Мерзнет старая береза под узорчатым окном,
Белый иней лег на землю, как вуаль седой зимы —
призрак снега сладко дремлет, смотрит северные сны.