На долю Николая Константиновича выпала редкая удача — «Гонцу» сразу же было отведено почётное место в русской исторической живописи, которое картина сохранила до наших дней.

Молодого художника горячо приветствовал Стасов. Николай Константинович был очень обрадован, когда в конце ноября 1897 года услышал от него:

 — Непременно вы должны побывать у Толстого… пусть сам великий писатель земли Русской произведёт вас в художники. Вот это будет признание.

Да и «Гонца» вашего никто не оценит, как Толстой. Он-то сразу поймёт, с какой вестью спешит ваш «Гонец». Нечего и откладывать, через два дня мы с Римским-Корсаковым едем в Москву. Айда с нами!

Сам Толстой… Думы о нём давно не давали покоя Рериху. Писатель олицетворял для него не только величие русской литературы, но и победу человека над самим собой.

И вот Стасов, Римский-Корсаков, скульптор И. Гинцбург и совсем ещё юный Рерих в купе московского поезда.
[…]
Мысли заняты предстоящей встречей с Толстым. Слышал Николай Константинович, как при новых знакомствах случалось иногда, что Лев Николаевич пристально и долго смотрел человеку в глаза, а затем, не сказав ему ни слова, отходил и больше уже не замечал его. Это, наверное, было самым страшным! Захочет ли понять Толстой его? Поддержит или молча отойдёт от «Гонца»?

Тревожные мысли одолевали Николая Константиновича до самого Хамовнического переулка в Москве, где стоял дом Толстого.

Гостей встретила Софья Андреевна. Пришли гости не с пустыми руками. Стасов привёз какие-то книги. Римский-Корсаков — ноты новых произведений. Гинцбург — бронзовую статуэтку Толстого. Рерих — большую фотографию с «Гонца». Всем важно было знать мнение Толстого.

Вот появился и он сам. Седой, в широкой светлой блузе, руки за поясом, как на репинском портрете. В фигуре, жестах, словах — убедительность мыслителя и предельно искреннего человека.

Начался разговор о музыке, о живописи. Высказывания Льва Николаевича были не лишены парадоксальности, но писатель знал жизнь, знал людей, тонко чувствовал искусство и брал на себя смелость судить по законам собственной совести.

Наступил черед и «Гонцу». Стасов не ошибся, обещая, что Толстой скажет о картине нечто особенное.

Действительно, Николай Константинович услышал то, чего ещё никто не говорил и чему он сам не умел подобрать слов.

Обратясь к автору «Гонца», Лев Николаевич неожиданно проговорил:
 — Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесёт. Так и в области нравственных требований надо всегда рулить выше — жизнь всё снесёт. Пусть ваш гонец высоко руль держит, тогда доплывёт!

На следующее утро Николай Константинович уже возвращался в Петербург, где ему предстояло начать самостоятельную жизнь.

Судьба как будто благоволила к нему, а напутствие Толстого «держать руль выше» вдохновляло на новые творческие дерзания.