… Рвануло метрах в четырех перед НП. В смотровую щель влетели, посыпались на младшего сержанта комья земли и какие-то
обломки. Хорошо хоть, не осколки мины. В свете
вспышки второго, нет, третьего разрыва Гармаш
увидел огрызок штатива. С обломками все стало
ясно.
Гаплык тепловизору.
Щенок под Гармашем беспокойно
заворочался. — Вот така …ня, малята, — сказал ему
Гармаш. — Спасибо, что предупредил. С меня
причитается. Каша, небось, надоела? Мяса
хочешь? Свежатинки?…
…Кость щенок обглодал до девственной
белизны и припрятал в углу. Регулярно
вытаскивал добычу из схрона и грыз — нет, не грыз, а увлеченно облизывал часами. — Какой он Питомец! Натуральный Лизун! —
заявил Тоха-Шуруп, сосед Гармаша по блиндажу. — Давай, меняй ему кличку!…
…После ночи в карауле щенок начал
понемногу выбираться из блиндажа. В солнечные дни прятался, а когда небо
затягивало тучами, шастал по окопам…

…Гладить себя не давал: скалился, рычал.
Опытным путем родился ритуал: надо было
приобнять побратима за плечи, на глазах
Питомца пожать ему руку и уведомить: «Свои,
понял? Можно!». Тогда побратим переходил в разряд «своих», кому щенок доверял.
К сожалению, зараза-Шуруп растрепал про
любимое занятие Питомца. Теперь пол-взвода
звало Питомца Лизуном. Новую кличку Питомец
игнорировал; впрочем, он и на «Питомца»
отзывался через раз.
При обстрелах Питомец без паники прятался
в блиндаж. Когда дошло до стрелкового боя,
щенок засел в окопе рядом с Гармашом. Грозно
рычал и все порывался рвануть в контратаку. — Сидеть, Питомец! Место!
Собачьи команды щенок пропустил мимо
ушей.
…Питомец
пользовался затишьем вовсю. Окончательно
освоившись на позициях, он начал совершать
вылазки по окрестностям. Его видели на нейтральной полосе, у позиций соседнего
взвода; на поле, за которым начинался лес,
попаленный фосфором.
Сбежит, грустил Гармаш. А что поделать? Не на цепь же его сажать?!
За эти дни пес вымахал: куда там! Ради
интереса Гармаш поднял любимца на руки — и едва не сорвал спину. Легче было бы поднять
Шурупа в полной снаряге! Надо, кстати, новую
подстилку соорудить — на старой Питомец уже не умещается.
По окопам ползли разговоры: — Полевки куда-то пропали. Раньше спасу от них не было… — Небось, Запал всех вывел! — Может, и Запал… А где Запал? — В смысле? — Три дня кота не видел. Дикарь с Сенсом
обыскались…
…Ночью Гармашу приснился дурной сон.
Ночной лес, сплошь буреломы, поросшие
бородами мха, коряги, похожие на чудищ с когтистыми лапами. Кроны деревьев закрывали
небо — ни звезд, ни луны, лишь гнилушки в траве
мерцали холодным светом. Чавканье, хруст,
скрип. Посреди поляны, залитой лунным
молоком, пировал ком спутанной шерсти,
похожий на копну сена. Он пожирал
содрогающегося в агонии человека. Погружал
морду, или что там у него, в разодранный живот,
в парующие внутренности — чавкал, хрустел
костями. И еще этот скрип: заунывный,
механический…
Гармаш заорал — и проснулся.
Кто-то облизывал его босую ступню,
выпроставшуюся наружу. Сон? Явь?! Гармаш
дернулся, подобрал ноги под себя; судорожно
нашарил фонарик. В электрическом луче
вспыхнули два ярких кругляша. Проступила
косматая морда, мелькнул язык.
Гармаш едва не заорал снова. — Лизун, ты?! Питомец?! …

…А утром на позиции объявился Влад Филонов
с позывным «Фил». Вернулся из отпуска по ранению.

* * *
…в сумерках, к Гармашу опять подошел Фил. — Питомец, говоришь? Впечатляет! Давай,
рассказывай.
От Филова восхищения, а еще оттого, что он назвал пса Питомцем, а не Лизуном, Гармаш растаял.
Фил слушал, делал круглые глаза, сыпал
вопросами. — …ожог? Точно от фосфора? Ну да, от чего
же еще… — …солнца не любит? Ага, фосфор. Шок, боль,
психотравма. У животных? Тоже бывает. — …тяжелее, чем на вид? Ого! — …кости? Не грызет, а лижет? А кто он? Ну,
вообще? — В смысле, кто? — опешил Гармаш. — Пес,
кто ж еще? — Может, волк? Или помесь? — Это тебе Кащук сказал?
Фил гнул свое: — А все-таки?
Гармаш натужно хохотнул: — Неведома зверушка? — Мне бабка моя рассказывала, в детстве, —
Фил стал серьезным. — Про лизуна. Бабку в деревне ведьмой считали, но то такое. Много
всяких страстей знала: леший, мавки, русалки,
потерчата… И лизун. Редкий экземпляр, мало кто
в курсе. — Бабкины сказки?
Гармаш с облегчением расхохотался. — Сказки? — Фил, как ни странно, не обиделся. — Это народные верования и предания. Это демонология. — Демонология? А ты кто, охотник за привидениями?! — А я КНУ закончил, факультет
религиоведения.
… — Питомец и днем по позициям шастает! — Ты сам сказал: только когда пасмурно!
Дальше: лижет обглоданные кости. По ночам
любит облизывать лицо, волосы или ноги
спящего хозяина жилища.
Гармаш вздрогнул, вспотел. Про пятку он Филу не рассказывал. Вспомнилось: он проснулся ночью. Кто-то забыл задернуть
брезентовый полог, в блиндаж проникал
скудный свет луны, и в нем удалось разглядеть,
как Питомец лижет автомат Гармаша. Смазка
ружейная привлекла, что ли? От автомата
Питомец перешел к магазинам, аккуратно
сложенным стопкой, затем пришла очередь
натомета Шурупа, пары ручных гранат на самодельной тумбочке. Гармаш еще
забеспокоился: зацепит кольцо! Хотел
вмешаться, но Питомец угомонился и вернулся
на подстилку.
Наутро Гармаш внимательно осмотрел
оружие: ни потеков, ни следов слюны. Все
вычищено идеально, он сам бы лучше не справился. И с Питомцем ничего плохого не случилось. Хоть ответственным по чистке
оружия его назначай! — Собаки вечно к хозяевам лизаться лезут! —
ушел он от прямого ответа. — Лезут, — согласился Фил. — Так что теперь, Питомец — черт? С рогами? — Черт, не черт, а людоед. — Это кого Питомец съел? Когда?! — Возможно, прямо сейчас ест, — без тени
улыбки сообщил Фил. — Где?! — А где он сейчас? — Бегает где-то. Я ему не сторож… — На нейтралке он. Там сегодня «двухсотых»
прибавилось. — Откуда знаешь?
 — Пару минут назад он из окопа выскочил, у тебя за спиной.
Фил достал из подсумка полевой бинокль.
Высунулся из-за бруствера, повел окулярами по полю: — На, сам убедись. На полвторого гляди.
Он протянул бинокль младшему сержанту.
Поначалу Гармаш ничего толком не увидел.
Уловив смутное движение на изрытой
воронками нейтральной полосе, вгляделся,
подкрутил резкость. Точно, Питомец! Пес
выглядел крупнее обычного. Или это бинокль
виноват? Трехцветный окрас служил псу
отличным камуфляжем, да еще и в сумерках:
силуэт размазывался, сливался с травой и землей. Пес что-то рвал и грыз: мотал косматой
башкой, помогая себе всем телом.
«Рвет, как Тузик тряпку!» — пришло на ум. — Убедился? — Ну, «двухсотого» жрет. И что? Любая
собака… — Ты место запомнил? — Ага.
Фил протянул Гармашу тепловизор-
монокуляр: — Смотри дальше.

Тепляк работал в режиме «White hot»: теплое — белое, холодное — серо-черное. Мешанину
травы и земли он отображал исправно, но ничего
светлого в поле видимости не наблюдалось.
Гармаш повел монокуляром вправо, влево:
ничего. — Он у тебя глючит! — На меня посмотри.
Фил в тепляке выглядел натуральным
снеговиком. — Тебя видит. А Питомца — нет. Что за херня?! — Все теплокровные в тепляке светятся.
Собаки даже сильнее — у них температура выше.
А твой Питомец — холодный. Его в тепляк не видно. Ну, почти не видно.
Фил хотел сказать что-то еще, но не успел.
Сумерки разорвала рыжая вспышка, по ушам
ударил грохот взрыва.

* * *