Когда-то здесь жили ласточки. Множество юрких, быстрокрылых хлопотуний носились над землёй. Из гнёзд, прилепленных к верхушкам деревянных фронтонов высовывались чёрные головки с раскрытыми клювами прожорливых и вечно голодных птенцов. Под нагретой от летних солнечных лучей железной крышей располагался чердак с кирпичной, обмазанной глиной трубой, сломанной старой прялкой и подвешенным к балке вяленым окороком, плотно завёрнутым в марлю. Ниже, в побеленной хате сидел на небольшом пружинистом диване я, тогда ещё школьник младших классов и вслушивался в доносившиеся звуки, которыми жило село: грохот проезжающего трактора, мычание коров, крики петуха, звон наполненных свежим молоком алюминиевых бидонов на телеге, запряжённой коренастой пегой кобылкой.
Ласточки сидели на проводах и всматривались в суету, творившуюся во дворе.
«Низко летают, гроза будет» — изрекала прабабушка Анисья, смотря в окно и расчёсывая жидкие седые космы коричневым пластмассовым гребнем.
И действительно, утром нагрянувший дождь лил, как из ведра, успокоившись только к обеду. Я одевал поношенные кроссовки и бежал к находившейся через просёлочную дорогу колхозной конюшне, стоящей на небольшом возвышении у края заливного луга.
Сидевший в подсобке конюх по прозвищу Калдыбон курил «Приму» и задумчиво смотрел вдаль. На конюшне пахло лошадиным потом, сеном и навозом. На табурете была расстелена газета и на ней лежали спелые абрикосы.
«Бери, не стесняйся» — конюх показал рукой на абрикосы, заговорщицки подмигнул и невесть откуда выудил поллитровку с самогоном, заткнутую самодельной бумажной пробкой. Достав стакан, он налил себе треть и залпом выпил.
«Ядрёно!» — крякнул он и с наслаждением крепко ругнулся.
” А теперь ты» — Калдыбон налил мне с два пальца и протянул стакан.
«Не сцы, малой, бабки твои не узнают, но и ты меня не запали, договорились» — он прищурился и достал коробок спичек, чтобы снова закурить.
От одного запаха меня уже мутило, но с трудом пересилив рвотные позывы я выпил вонючую жидкость.
«Закусывай быстрее» — конюх протянул несколько абрикосов.
Я быстро проглотил мякоть, выплюнув косточки.
«Мужик!» — довольно усмехнулся конюх и налил себе уже почти полный стакан. Затем извлёк из сумки завёрнутые в целлофановый пакетик кусочек сала и краюху хлеба. Нарезав их на газете перочинным ножиком, он опорожнил содержимое стакана, понюхал хлеб и хлопнул меня по плечу. Судя по всему, вставило ему неплохо, да и я, девятилетний мальчик, который впервые в жизни попробовал алкоголь уже тоже улыбался придурковатой ухмылкой, свойственной людям находящимся навеселе.
«Ну что, теперь прокатимся на породистом жеребце?» — конюх подошёл к стойлу, где находился жеребец Тюльпан, специально купленный для воспроизводства и не задействованный в тяжёлых сельских работах. Открыв сбитые из досок двери, он вывел Тюльпана во двор и запряг в телегу.
«Ну садись, что застыл!» — крикнул он мне.
«Дядя Коля, его же нельзя в телегу запрягать» — слабо попытался возразить я.
«Неча в стойле овёс задарма жрать, пусть хоть прокатит нас до Кульмы» — отозвался Калдыбон.
Кульмой у нас называли переулок Сновский, у самого начала которого на огромном дубе висел синий почтовый ящик. Запряжённый конь бесновался и конюх с трудом удерживал вожжи. Выпитый самогон переборол страх и я запрыгнул на телегу.
«Н-о-о-о!!!» — заорал конюх и жеребец рванул с места.
Телега подскакивала на ухабах, конюх упал на спину в телеге, гуси и индюки в ужасе разбегались в канавы, какой-то сельчанин попытался стать на пути коня, но тут же благоразумно отпрыгнул в сторону. А жеребец, застоявшийся в стойле и не привыкший к такому обращению с собой нёс, что сумасшедший. Я судорожно вцепился в край телеги, сердце билось, как колокол, глаза застыли в страхе, душа предчувствовала недоброе. Тюльпан проскочил основную дорогу и завернул на огороды. Телега мчалась по моркови и огурцам, пока выбежавшие мужики наконец не схватили коня и не остановили. С минуту меня отдирали от телеги, занемевшие пальцы ни за что не хотели разжиматься. Между тем Калдыбон уже успел незаметно ретироваться в кусты лозняка.
Почему мне вспомнился этот случай? Сам не знаю. Часто снится заливной луг, конюшня (теперь уже давно разрушенная) и сидящие на проводах ласточки.
Птенчики всё так же тянут свои раскрытые клювы, ожидая расторопных родителей, за рекой, у деревни Шамовка гремит гром, предвещая скорую грозу, ветер хлопает незакрытой садовой калиткой. Вот и думается мне, что сам я тоже, как тот птенец, только выпавший из гнезда да так и не научившийся летать.