…Я включил радио на смартфоне. По всем каналам, на всех станциях мела пурга помех. А, вот что-то есть. Гитара соло; звуки нейлоновых струн падали, как после дождя с листьев падают в лужу редкие капли. Кажется, вступление. Секундная пауза, и вступил негромкий хриплый баритон:
— Это черная поземка, бег по зыбкому асфальту
От аптеки до котельной, от котельной до угла,
Где-то там поля, проселки, интернеты, фейки, факты,
Где-то вьюга мягко стелет, здесь лишь пепел и зола…
«Баллада, — подумал я, не зная, почему это слово вынырнуло из глубин памяти. — Баллада черной поземки».
И содрогнулся.
— Это черная поземка, мертвые зола и пепел,
Логика ракетных залпов, объясненье в нелюбви,
Память, выдох невеселый, вдох, похожий на хрипенье,
Хрип, похожий на ворота — открываются, лови! …
Баллада черной поземки ехала рядом со мной. Единственная работающая станция: она замолкала, стоило мне отвлечься, и продолжала с того места, где остановилась, едва я вспоминал про нее.
— И хвостом от чернобурки по тропе обледенелой,
Под ногами привидений и ботинками живых
Пишутся, вихрятся буквы, тянутся и рвутся нервы,
Сторонятся, плачут дети, скользкий вихрь на мостовых…
…Я несся по городу в поисках жильцов, как в свое время неслась — помню! — черная поземка. Та, что говорила про себя: мы.
— Это черная поземка, порох злобы, пыль заботы,
Горстка ненависти, запах пропотевшего белья,
Будущих конфликтов зерна, кислый привкус несвободы,
Время, брошенное за борт, высохшей любви бурьян.
— Не пожалуешься маме, не отправишься в погоню,
Горе павшим и спасенным, режет бритва, хлещет плеть,
Меж притихшими домами, между завтра и сегодня
Мчится черная поземка — ни уняться, ни взлететь…
И опять с начала, закольцевав старт и финал:
— Это черная поземка, бег по зыбкому асфальту
От аптеки до котельной, от котельной до угла,
Где-то там поля, проселки, интернеты, фейки, факты,
Где-то вьюга мягко стелет, здесь лишь пепел и зола…
— Это черная поземка, мертвые зола и пепел,
Логика ракетных залпов, объясненье в нелюбви,
Память, выдох невеселый, вдох, похожий на хрипенье,
Хрип, похожий на ворота — открываются, лови!
Ракета прилетела. в меня. В мою машину.
Точно не скажу, прилет мог быть и в паре метров перед машиной. Какая разница, если вначале я вообще ничего не понял? Как будто повторился миг моей смерти: вой, визг — и пауза, бессмысленная и бездумная, по окончании которой я пришел в себя, выяснив, что меня больше нет.
Только эта пауза была иной.
Что чувствует мертвый, оказавшись в эпицентре взрыва? Я не слышал грохота, не видел вспышки, не испытал удара. Просто мир — нет, не мир, а город, к которому я был прикован цепями, город, который назвался миром, встал со всех сторон, выгнулся краями, срастаясь в вышине, заменяя собой небо. Перламутровое дышащее пространство, похожее на зернистую мякоть спелого инжира, насквозь прошили кровеносные сосуды — лестницы, лестницы, лестницы.
Их было больше, чем я увидел в первый раз. Они были повсюду. Внизу и вверху лестницы уходили за очерченные пределы, туда, где я не мог их больше видеть. В местах их проникновения по стенам, полу и потолку бежали едва заметные трещинки, разрушая перламутр, осыпая его искристым дождем.
Неужели и я однажды, вырвавшись отсюда, спрошу психоаналитика: «Боже мой, почему я был счастлив там? И почему я несчастлив здесь?»
Действительно почему? Разве я был счастлив?!
Сквозь ажурную канитель лестниц я видел комнату в желтом (сером?!) высотном доме; видел, как окно медленно, ужасающе медленно вспучивается под напором ударной волны, выгибается внутрь, лопается, вместе с рамами вырывается из креплений, разлетается осколками и кусками оплавленного пластика, как другой, уже металлический осколок, прилетев снаружи, врезается в старую пишущую машинку, стоявшую на подоконнике, и древний «Ундервуд» взрывается, в свою очередь превращается в тучу осколков из металла, похожих на буквы, сошедшие с ума, и клочья умирающих слов ранят стены, мебель, двери; к счастью, в комнате нет живых, нет и мертвых, дядя Миша постарался; наверное, я последний, что еще помнит о жильце, цепляющемся за свой «Ундервуд», как за спасательный круг, я и наша бригада, мы помним, а больше никто, жильца вместе с памятью о нем пожрало ничто; мертвые — они есть, только другие мертвые, и не здесь, не в этой комнате, не жильцы, в поисках которых я колесил по городу, жильцов больше нет, поиск утратил смысл — есть только обычные мертвые, которые еще недавно были живыми…
«В результате ракетного удара по центру города погибли двое людей: десятилетний мальчик и его бабушка, женщина шестидесяти семи лет. Пострадали тридцать жителей: двадцать мужчин и девять женщин в возрасте от восемнадцати до восьмидесяти пяти лет и одиннадцатимесячный мальчик, брат погибшего. Состояние большинства раненых…»
— Это черная поземка, порох злобы, пыль заботы,
Горстка ненависти, запах пропотевшего белья,
Будущих конфликтов зёрна, кислый привкус несвободы,
Время, брошенное за борт, высохшей любви бурьян…
Все происходило в оглушительной тишине, в свете, выжигающем зрение до кромешной тьмы. Не хватает слов. Не получается объяснить.
Иногда я видел себя.
Машина со мной, заключенным внутри, висела над огромной воронкой. Висела так, словно по-прежнему стояла на дороге, которой не было. Вокруг воронки суетились люди, двигаясь как в ускоренной съемке — копошение муравьев. Воронку засыпали — не знаю чем, должно быть, временем; уплотняли, трамбовали, покрывали новым асфальтом. Выбитые окна домов зарастали бельмами ДСП, я не понимал, сколько мне пришлось висеть тут, стоять тут — да, машина уже стояла, всеми четырьмя колесами опираясь на проезжую часть, возникшую стараниями коммунальщиков.
Я не знал, сколько часов — дней?! — прошло после взрыва. Просто, когда я впервые задумался над этим, я отметил, что тронулся с места и еду к желтому-серому дому, словно ничего не было: ни ракеты, ни разрушений, ни моих видений.
…молчание — это тоже слова.
На каждой ступеньке свои слова. Главное, понять их смысл и научиться произносить.
На каждой ступеньке свои слова. Когда я подумал об этом, я поднялся с земли, шагнул ступенькой выше, потом еще выше. И пошел себе нога за ногу, не смущаясь тем, что перил нет, а за краем лестницы дышит хищное ничто. …
…Чего мне бояться на моей лестнице?
Всё. Счастливо оставаться.
…Лестницы. Множество.
Великое множество. Бесконечное.
Я стоял на своей. Хотелось бы сказать: выше того места, где был раньше. Только это прозвучало бы как откровенная ложь. Я стоял выше того места, ниже его, на том месте, где был раньше. Я стоял на каждой ступеньке своей лестницы одновременно, на каждой, не пропуская ни одной.
Может, я и был лестницей? Не знаю.
УзнAю.
…
…
…
…
…