Томлинсон (перевод. А. Эппеля)

И стало так —
усоп Томлинсон
в постели на Беркли-сквер,
И за волоса
его схватил
посланец надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух
и черт-те куда повлек, —
И Млечный Путь гудел по пути,
как вздутый дождем поток.

И Млечный Путь отгудел вдали —
умолкла звездная марь,
И вот у врат очутились они,
где сторожем Петр-ключарь.
«Предстань, предстань и нам, Томлинсон,
четко и ясно ответь,
Какое добро успел совершить,
пока не пришлось помереть?

Какое добро успел совершить
в юдоли скорби и зла?"
И стала вмиг Томлинсона душа,
что кость под дождями, бела.
«Оставлен мною друг на земле — наставник и духовник,
Сюда явись он, —
сказал Томлинсон, —
изложит все напрямик».

«Отметим: ближний тебя возлюбил, — но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат,
у Небесных Врат,
а это — не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, —
У нас — не двое за одного, а каждый сам за себя».

Горé и долу зрел Томлинсон и не узрел ни черта —
Нагие звезды глумились над ним, а в нем — была пустота.
И ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож на ребре,
И стал отчет давать Томлинсон в содеянном им добре:

«Про это я читал, — он сказал, — это — слыхал стороной,
Про это думал, что думал другой о русской персоне одной…»
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,
А Петр-ключарь
ключами бренчал,
и злость брала старика.

«Думал, читал, слыхал, — он сказал, — это все про других!
Во имя бывшей плоти своей рекИ о путях своих!»
Вспять и встречь взглянул Томлинсон и не узрел ни черта;
Был Мрак сплошной
за его спиной,
а впереди — Врата.

«Это я знал, это — считал, про это — где-то слыхал,
Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал…»
«Знал, считал, слыхал, — ну и ну! — и сразу лезть во Врата!
К чему небесам
внимать словесам —
меж звезд и так теснота!

За добродетели духовника, ближнего или родни
Не обретет
Господних щедрот
пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен!
И… да будет вера
твоей Беркли-сквер
с тобою там, Томлинсон!"
-----------------------------------------------------------------
Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,
И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,
Или черным-черны от греха, какой и пламя неймет.

И длят они путь свой или не длят — на них проклятье пустынь;
Их не одна не помянет душа — гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,
Что адских пламён
искал Томлинсон,
как очага своего.

Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь,
Дьявол пресек Томлинсону прыть, мол, не ломись — не пройдешь!
«Низко ж ты ценишь мой уголек, — сказал Поверженный Князь, —
Ежели в ад вознамерился влезть, меня о том не спросясь!

Я слишком с Адамовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,
Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь,
Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть?"

И Томлинсон поглядел горé
и увидел в Адской Дыре
Чрево кроваво-красной звезды, казнимой в жуткой жаре.
И долу Томлинсон поглядел и увидел сквозь Адскую Мглу
Темя молочно-белой звезды, казнимой в жутком пылу.

«В былые дни на земле, — он сказал, — меня обольстила одна,
И, если ты ее призовешь, на все ответит она.»
«Учтем: не глуп
по части прелюб —
но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат,
у Адовых Врат,
а это — не Беркли-сквер;

Хоть свистнем с постели твою любовь — она не придет небось!
За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!"
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,
И Томлинсон
рассказывать стал
о том, как в жизни грешил:

«Однажды я взял
и смерть осмеял,
дважды — любовный искус,
Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус.»
Дьявол печеную душу извлек, поплевал и оставил стыть:
«Пустая тщета
на блажного шута
топливо переводить!

Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем,
И незачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!"
Участия Томлинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять.
От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.

«Я же слыхал, — сказал Томлинсон. — Про это ж была молва!
Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!»
«Слыхал, читал, узнал, — ну и ну! — мастер ты бредни молоть!
Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?»

И Томлинсон решетку затряс, вопя: «Пусти меня в Ад!
С женою ближнего своего я плотски был близковат!»
Дьявол слегка ухмыльнулся и сгреб уголья в жаркий суслон:
«И это ты вычитал, а, Томлинсон?» — «И это…» — сказал Томлинсон.

Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,
И он им сказал:
«К нам тут нахал
мужеска пола проник!
Просеять его между звездных сит! Отсеять малейший прок!
Адамов род
к упадку идет,
коль этаким вверен порок!»

Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны
И плачась, что грех
им не дал утех, —
по младости, мол не грешны!
По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;
Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.

И вот, клочки назад притащив,
как дети, натешившись впрок,
Они доложили: «В нем нету души,
какою снабдил его Бог!
Мы выбили бред
брошюр, и газет,
и книг, и вздорный сквозняк,
И уйму краденых душ, но его
души не найдем никак!

Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем,
И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!"
Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек:
«Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог.

Здесь Адская Пасть,
и ниже не пасть,
но если б таких я впускал,
Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал;

Мол стало не пекло у вас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот!
Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежели гость — идиот?"
И Дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл,
И вспомнил о Милосердье Святом, хоть фирмы честь не забыл.

«И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь,
Коль сам душекрадцем ты выдумал стать», — и сказал Томлинсон: «А кто ж!»
Враг Человеческий сплюнул слегка — забот его в сердце несть:
«У всякой блохи
поболе грехи,
но что-то, видать, в тебе есть!

И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один,
Но свой закон
Гордыне вменен,
и я ей не господин.
Мне лучше не лезть,
где Мудрость и Честь,
согласно проклятью, сидят!
Тебя же вдвоем
замучат живьём
Блудница сия и Прелат.

Не дух ты, не гном ты, не книга, не зверь, —
держал он далее речь, —
Ты вновь обрети человечье лицо, греховное тело сиречь.
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след.
Ступай хоть какой заработай грешок! Ты — человек, или нет?!

Спеши!
В катафалк вороных запрягли.
Вот-вот они с места возьмут.
Ты скверне открыт,
пока не зарыт —
чего же ты мешкаешь тут?

Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать!
Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять:
За грех, совершенный двоими вдвоем, поврозь подобьют итог!
И — да поможет тебе, Томлинсон, твой книжный заемный Бог!"