1.
Теперь мы будем играть по другим правилам:
под нами киты, океаны и крошечная Австралия,
и ты стоишь — лёгкая, тоненькая,
в невыносимо-синем,
и волны, и камни у ног твоих кажутся мне святыми…
Портовые забегаловки и таверны:
липкий пол и хамса с лимоном,
я разменял бы на те минуты всю жизнь, наверное,
лишь бы рядом стоять дураком влюблённым.
Когда мы танцевали на волнорезах,
ты так смотрела,
что душа моя покидала оковы тела
и летела за илистые буйки, видимые грани,
туда, где киты, океаны, другие правила.
Как глазел на тебя таксист и хмельной бариста
(рукава с наколотыми драконами),
ты была ослепительна в закатном и золотистом,
и прохожие замирали — в тебя влюблёнными.
2.
Если вся поэзия не о любви,
то напрасно создана!
Напишу о тебе в кипарисовом и прибрежном,
как светили судам,
укрывались лоскутными звёздами,
и нам было нежнее шёлка, «нежнее нежного».
Это у Маяковского славят и коронуют,
у Есенина пожары пылают разные,
а я храню все ласки твои,
все поцелуи
и никому про них не рассказываю.
Теперь они увидят тебя настоящую,
в ярком лете,
где мы смеялись больше, чем говорили,
профиль прямой в ультрафиолете,
и отзовут армады, флотилии, эскадрильи.
От Куросио до Западного течения,
там, где киты и затерянная Австралия,
солнце твоей любви — это исключение,
исключение,
не подтверждающее ни одного правила.