Она спала. А он не мог уснуть. Он на неё смотрел, как на картину. Он думал: вот почти и пройден путь, хотя вчера казалось — середина. И на подушке белый лунный свет к седым корням её волос подходит. В какой момент он стал ей, как сосед?
Они договорились о свободе. Они решили вместе: поживём, как сложится, а дальше будь, что будет. Мы делим крышу, ужин и жильё, мы сотню лет уже родные люди, мы видели друг друга без трусов, в трусах с дырой, в протертой старой майке, нам, чтоб поговорить, не надо слов, мы не зовём друг друга «котик-зайка», и мы давным-давно не про любовь. А хочется бурления и страсти.
Она во сне, как раньше, хмурит бровь.
Кто смог у них самих, когда, украсть их?
Ему не спится. Он в ней видит ту, в которой он когда-то растворился. И белый лунный свет ведёт черту, одной чертой легко меняя лица. Вот ей опять семнадцать, и ему, и где-то Шатунов поёт про розы. Шальная мысль: просто обниму, но тут она во сне меняет позу, ей тридцать пять, все дети подросли, у них опять идёт медовый месяц, сентябрь жизни, запах палых слив, смеются, женихаясь и невестясь, они под лунным светом. И луна им точно так же светит, как сегодня.
И кто виновен, он или она, что оба могут видеть что угодно, но запах палых слив и Шатунов для них уже отпахли и отпели?
Но если это всё не про любовь — о чём тогда она, на самом деле?
Наутро он решил пораньше встать. Впустить весну, расшторив окна в доме. Луна как будто повернула вспять его любовь, и вывела из комы забытых песен пряный аромат. И им за пятьдесят, но по семнадцать.
Проснувшейся жене сказал он: «мать, забудь про всё. Давай с тобой встречаться?»