В сюрреализме, конечно, важен пафос разрыва, мира иного; слова о духовности не были ложью, пусть и весьма странным образом подчас осуществлялись… Эти люди поняли, что общество, его мораль, быт, нравы, культура, вся эта жизнь, пронизанная корыстью и ложью, вся эта кипящая пошлость толпы — это путь к духовной смерти.
Поэтому их девизом стало: никакого контакта, ничего общего! — и в любом серьезном течении искусства ХХ века вьется именно эта мысль об отстраненности, инаковости художника; о том, что он отделен стеклянной стеной от обывателя и не имеет с ним ничего общего — эта идея стала ключевой для всех. Вы не сможете войти в эту капсулу, путь к Христу, Который вот Он, перед вашими глазами, на самом деле долог и трагичен. И это путь одиночества и потерь.
Вся композиция выполнена в золотисто-охровых тонах, цвет тут играет важную роль: это миг заката? — не совсем… получается, что нет источника света, солнца не видно. Он идет от Св. Духа — фигуры, которая поднимается ввысь, тут все пронизано Духом Святым, этот кристалл, похожий на рубку самолета, магический кристалл Евхаристии…
Тут есть чисто сюрреалистическая идея скорости и смещения: словно вся группа уносится в этом аппарате вне времени и пространства — к свету…
Христос — Дух, Он полупрозрачен, он здесь и одновременно Его тут нет, и сами жесты Его очень важны: это не жесты дирижера или проповедника, Он как бы рисует фантастическую картину, полностью погружен в тот мир иной, который Он видит, а апостолы — нет. Поэтому лица их закрыты, а молитва похожа на тяжелый сон.
Распятие присутствует на картине — верхняя фигура раскинула руки, однако это распятие есть скорее — взлет, тут Дали проводит несколько крамольную мысль о несущественности — или несуществовании? — тела Христова, оно незначительно, например, это тело подвержено метаморфозам, а потому и не может считаться само по себе чем-то существенным и важным. Оно восходит, растворяясь в пространстве, стремительно уходит ввысь…
У Него вертикальный вектор, Он смотрит ввысь — апостолы в землю. Они не понимают смысла сказанных великих слов. Евхаристия — это путь, это путь преображения: как Христос стал хлебом и вином — путем в жизнь вечную — так и каждый из нас, совершая самые простые дела, как есть или пить, мыслит о Нем, причастен Ему, входит в Него. Он принимает всех.
Однако дух тяжести, о котором так ярко писали новые поэты, — страшный дух тяжести овладел людьми, и они не в силах двинуться, не то что воспарить в мир иной; оказывается, нужно слишком много веры и воли к полету, воли к свету, чтобы осуществить Его поразительный завет…
Да, тут ясно виден разрыв, несоответствие пейзажа и действия, несовместимость Его странных и потрясающих слов и всего этого привычного мира, Генисаретского озера, которое явилось местом главного действия этой драмы. Сейчас ведь действие происходит в другом месте… Однако они несутся вне пространства, переходя в иное — духовное — измерение.
Сюрреализм — это разрыв, обнажение несовместимости привычного и внутреннего, поверхности и сути, призыв к мысли, осмыслению, действию, творчеству, прорыв в мир иной; и пластичная, окантованная тонким золотом фигура Спасителя — это одновременно и призыв, и путь, лодка, которая видна сквозь Него — ладья, которая плывет в жизнь вечную…
Здесь есть какой-то очень глубокий момент — главный пафос настоящего христианства, а он в движении, влечении, максимальной интенции приближения к Богу, он не в ритуале, а в порыве, не в догме, а в творчестве. И потому эта растворяющаяся на глазах фигура — символ вечно ускользающей цели, вечно зовущей и такой далекой выси!
Потому что только через Него и в Нем возможно это движение и свершение; церковь — апостолы — лишь тени на этой трапезе Духа, и в этой глубине порыва и влечении прямо к Богу кажется великое дыхание христианской истины, невыразимой обычными словами церковной проповеди. Это не комментируется — просто ты делаешь шаг и взлетаешь. Это необъяснимо — но это так!
Галилейские горы, вода, весь мир гаснет при явлении этого золотистого нездешнего света, и до сих пор мы пытаемся уловить его лучи, до сих пор пытаемся понять эти слова и это магические преображение; однако в картине Дали существует чудесная многозначность: капсула может иметь и другое значение.
Это призма современного сознания, сознания человека XX века, века полетов, века Космоса, но… но ускорение не означает быстрейшего прибытия к цели: мы стали привычны к скорости, однако утеряли глубину интуиции и чувства, высоту мысли, утеряли веру. Дух тяжести не победить техникой. Только в Нем любовь и воспарение, и надежда: только Он — путь.
Ясно видно по освещенности рам, что капсула несется вглубь картины: вся группа словно уносится, взлетая над поверхностью воды, с неимоверным ускорением, прижимающим головы к столу… и удивительно удачна именно эта капсула, некая технологическая оппозиция мышлению бездуховного технократа.
Христос в композиции — центр, точка равновесия, как та роза, которая висит на другой картине в самом центре, между небом и землей, являя нам это блаженство медитации, растворение в мысли о высшем… В Его фигуре — светлая пластика, прямота и торжественность обретенной гармонии, строгость позы сочетается с изощренной игрой жестов, знаменующих торжественный и прикровенный призыв…
Конечно, картину нельзя рассматривать в отрыве от общей его идеологии, отношении к церкви, догме и пр. Тогда могут возникнуть совершенно иные коннотации — например, об отдельности и отделенности данной сцены, это метафизика Откровения, мир Откровения, которое не передается и не впускает кого угодно… Думаю, каждый зритель ощущает именно это.
Заметим, что у апостолов нет ни вина, ни хлеба: Учитель разломил хлеб и положил на стол, отныне духовным хлебом и вином вечности питается человек, и словно наступил миг страшной тяжести от ускорения — так плотно все они закрыли лица, — вдруг потрясшее их осознание собственной слепоты и относительности, ничтожества перед великим, чего они не в силах вместить…
Он предлагает им другой хлеб, другой Завет: не исполнять некие правила, а ежеминутно жить в Нем, всей душой возвышаясь и устремляясь к свету. Тут свершается великое событие мировой истории. Наступает новая эпоха, эпоха творчества. И тут уже нет толпы, нет церкви — тут каждый сам должен поднять голову и вкусить вина вечности, открыть очи и посмотреть прямо в глаза Богу.