Я сидел и смотрел как ты слушала книги,
различая в словах оглушительный звук,
обретая себя в этих буквах безликих,
в этом пепле ушедших безумств.
Я сидел и смотрел, как во мне ты читала,
расширяя зрачки до ближайших светил.
Что ты видела, девочка?
Мертвое?
Алое?
Или веру свою во плоти?
Что ты видела там, где я стал дальней пропастью,
где я полостью лифта сползаю в подвал,
где я степь без людей, обгоревшая полностью,
где я степень добра или зла?
Что ты видела там? Я смотрел, как ты чувствами
словно в прорубь ныряешь — и зёв ее чёрн.
Я смотрел, как в тебе стало грозно и пусто.
Ты Бастилия, девочка.
Я заточен.
Я в мигрень облачен,
исключен из архангелов,
я в саду твоем — только пропащий сорняк,
но пока этот мир скачет с шашкою наголо,
я хотел бы сидеть и смотреть на тебя.
Потому что мы оба с тобой — острозубые,
потому что и скалясь, и пошло браня —
мы находим те крайние грани безумия
на которых способны друг друга понять.