В советском кинофильме военных лет «Жди меня» героиня, архитектор по профессии, признавалась, что до войны ей хотелось многое перестроить в своем городе, а теперь, когда он разрушен врагами, у нее одна мечта — восстановить город в точности таким, каким он был. Желание понятное, святое. Но, разумеется, никому бы и в голову не пришло восстанавливать то, что и до войны мешало жителям, отравляло их существование, тормозило развитие города и так или иначе волею судьбы уже оказалось разрушенным.

Мне неизменно вспоминается этот эпизод из фильма «Жди меня», когда заходит речь о советской эпохе.

Ностальгия по советскому образу жизни не идёт на убыль. Как и любое действительно массовое, глубинное общественное явление, она имеет множество аспектов, градаций, форм проявления…

Три авторитетных профессионала независимо друг от друга, в разное время и в разных контекстах, но с одинаково неожиданно прорвавшейся в их «исполнении» ностальгией упомянули об одном и том же знаковом явлении из нашего советского прошлого.

Кинорежиссер Станислав Говорухин в выступлении по телевидению в 1991 году сразу после «путча» ГКЧП: «Было бы здорово, если бы коллективная энергия защитников Белого дома не улетучивалась, а сорганизовалась в нечто, подобное стахановскому движению — ради строительства новой России».

Академик Н. Амосов в 1997: «Так и хочется сказать: встряхнуть бы народ каким-то „великим почином“, как раньше, при первых пятилетках и сразу после войны».

Академик Петр Толочко в 1997 году: «Все ожидаем, что кто-то обустроит нашу жизнь. Куда подевались коллективные, коммунистические в прошлом, субботники, ударные стройки, великие почины? Доиронизировались…»

Есть немало документальных свидетельств о попытках воспроизвести советские «великие почины» в капиталистических странах. Известно, что в Японии тщательно изучался опыт первых советских пятилеток как способ экономически эффективного использования психологических ресурсов. Во Франции в 1936 году предлагали искать выход из кризиса текстильной промышленности в использовании «советских стахановских методов», когда были достигнуты мировые рекорды при работе на ткацких станках. Даже администраторы фашистского рейха (Лей и другие) пробовали развернуть у себя нечто вроде стахановского движения, социалистического соревнования между рабочими, цехами и предприятиями, но затея лопнула. Немцы не откликнулись даже на более скромный призыв — «двое должны работать за троих».

Все подобные идеи, в том числе и сегодняшние, о заимствовании или о реанимации «великих починов» вне советского жизнеустройства напоминают фразу из интермедии Геннадия Хазанова: «Идея-во! Чтоб коммунистов не было, но чтоб жилось, как при них!».

Не получится у вас, господа и панове, не получится. Нет для этого фундаментальных предпосылок. Не осталось и следа от социальной справедливости. (И.Кант писал: «Ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость: все другие виды зла, которые нам приходиться терпеть, ничто по сравнению с ней»). Коллективизм как родной, уютный, интересный, оптимистичный, братский стиль отношений между людьми вытесняется индивидуализмом. Солидарность общества убита беспощадными, нередко даже кровавыми проявлениями капиталистической конкуренции. Стал в принципе недостижимым идеал Общего дела. Он, этот прекрасный идеал, и не может выжить в обществе, где заслуги и «рейтинги» определяются не только и не столько трудом и талантом, сколько принадлежностью к слоям, самоназвавшимся «элитой» (вспомните, скажем, номинации наград в помпезных и манерных ежегодных шоу «Прометей-престиж»).

А в своё время мир изумлённо внимал: опять что-то новое в этой Стране Советов — невообразимо, бешено популярным стал там не миллионер или киноактёр, не спортсмен или путешественник, как это заведено в «цивилизованных» странах, а… рабочий, шахтёр! Страна — невиданное дело! — одинаково гордилась и любовалась шахтёром Алексеем Стахановым и кинозвездой Любовью Орловой, трактористкой Пашей Ангелиной и лётчиком Валерием Чкаловым. «Несмотря на все недостатки коммунистического строя, — отмечает известный писатель учёный Александр Зиновьев, — коммунизм открывал возможность для значительной части людей становиться богами». Писатель Илья Эренбург в 1935 году обращался к стахановцам: «Вы узнали самую большую радость, человеческую радость — открытие!.. Люди почему-то всегда думали, что есть труд высокий и низкий. Пала глухая стена… И в духоте шахт люди добывают не только тонны угля, но и высочайшее удовлетворение мастера. У нас с вами одни муки, одни радости. Назовём их прямо: это муки и радости творчества».

Есть известная притча. У рабочих, подвозивших к стройке тяжелые тачки, гружёные камнями, спрашивали, чем они заняты. Один воскликнул в сердцах: «Да вот таскаю эти камни, будь они прокляты!». Другой ответил: «Зарабатываю деньги для себя и для своей семьи». А третий сказал: «Я строю прекрасный дворец».

Идеальных обществ, естественно, не бывает, поэтому в любом из них встречается все три градации отношения к труду. Важно, какое отношение органично для данного общества, культивируется и пропагандируется в нем. Советская цивилизация сделала прорыв к обществу, где люди сообща строят «Прекрасный Дворец» для все. Буржуазные общества удовлетворенно застряли на втором принципе, а то и на первом, самом примитивном, на «капитализме в лохмотьях». Какие уж там «великие почины»…

Антикоммунисты не оставляют попыток «опустить на землю» приверженцев советского социализма.

Владимир Филенко, в бытность свою одним из лидеров НДП претендовал в 1998 году на должность председателя Верховной Рады. В ходе памятной «спикериады» он бросил в адрес левых соперников обвинение: «Вы много говорите о сегодняшних шахтёрских акциях протеста. А вы бы лучше спросили у детей рабочих, расстрелянных в 1962 году в Новочеркасске, хотят ли они возвращения власти коммунистов?» Вы не поверите, пан Филенко, но у них спросили. Холодным душем для демпрессы России, командировавшей именно в Новочеркасск многочисленных корреспондентов, стала абсолютная победа в этом городе лидера КПРФ Г. Зюганова в ходе президентских выборов в России.

Может быть, Владимиру Филенко трудно понять этот феномен. А он имеет объяснение: при всех известных из истории перегибах и трагедиях, дорпущенных Советской властью, сохранялась ее глубинная суть: она действовала в интересах трудящихся. В этом, кстати, состоит её разительное отличие от власти нынешней. Такие, как В. Филенко, не поймут, конечно, и выдающегося советского писателя Михаила Алексеева, отец которого был арестован в годы репрессий, а мать умерла от голода в 1933 году. (Его роман «Драчуны» — о голоде 1933 года, который свирепствовал, конечно, не только на Украине, но, как отмечает сам писатель, и в «моей Саратовской области, Западной Сибири, Северном Казахстане, Оренбуржчине, на всём Поволжье, Ставрополье, Северном Кавказе, Кубани, по всей, с востока до запада, Украине)». Так вот, Михаил Алексеев в 2001 году сказал, что народ ради Советской власти эти «беды вытерпел и перенёс и не проклял её, не предал анафеме, а продолжал жить и побеждать, и такую державу отгрохал, что до сих пор нынешние кровопийцы за десять лет не могут до конца всю кровь нашу выпить».

Довоенное время было глобально жестоким, тяжким. Великая депрессия 1929−33 гг. раздавила экономику Соединенных Штатов. В 17 из 27 европейских государств установились тоталитарные, авторитарные, диктаторские режимы: фашистские диктатуры в Германии, Испании, Италии, усташи в Хорватии, «авторитарная и корпоративная республика» в Португалии, «железная гвардия» в Румынии, хортисты в Венгрии…

Известный аналитик Сергей Георгиевич Кара-Мурза пишет о неуёмных сегодняшних критиках советской истории: «Меня давно поражает неискренность тех, кто Победу любит, а советскую индустриализацию проклинает. Если это говорится искренне, то перед нами тяжёлый случай группового отказа мыслительного аппарата. Без индустриализации и коллективизации этой Победы быть бы не могло. Победа достигается не только на полях сражений. А советская индустриализация как огромное социальное, духовное и организационное явление резко отлична и от промышленной революции Запада, и от индустриализации в царской России… В 1916 году правительство царской России не могло закупить металл для военных нужд — весь его сбыт контролировался тогдашними абрамовичами. (Роман Абрамович — „алюминиевый король“ сегодняшней России, владелец крупных пакетов акций компаний „Русский алюминий“ и „Сибнефть“. — С.Г.)».

«Я убежден, что за ошибки Бог коммунистов простил», — эмоционально заявил кинорежиссёр Владимир Меньшов. И далее говорил о неоспоримых вещах: «Нельзя смотреть на историю большевизма вне контекста мировой истории. Второй передел мира был неизбежен, и в нём нам уготавливалась роль рабов. После выполнения плана Гитлера мы бы забыли о ГУЛАГе и о том, сколько и почему погибло людей до войны. Это уже было бы неважно… То, что у нас происходит ныне, вполне сравнимо с любым ГУЛАГом. Я уже не говорю о жертвах — ломаны-переломаны человеческие судьбы…».

Священник Дмитрий Дудко, один из самых известных «узников совести» брежневской эпохи, сказал в 1995 году: «Мы все — и Солженицын, и Сахаров — виноваты. Как ни кричат, что в советское время много погибло в лагерях, но сколько гибнет сейчас без суда и следствия, безвестно, ни в какое сравнение не идёт та гибель. Нет, господа, перед жестокостью демократии бледнеет всякий деспотизм».

В том же 1995 году писатель Олег Волков, который 28 лет провёл в тюрьмах, лагерях, на поселении, заявил: «На нас сегодня обрушилось столько мерзости, что я хочу признаться: если бы меня спросили — отсидишь еще 28 лет, лишь бы этой мерзости не было? — я бы согласился».

Мерзости всякого рода — неизбывные спутники любых модификаций капитализма. «Сейчас скандинавские страны, благополучные в экономическом отношении, например, такие, как Швеция, — констатирует уполномоченный по правам человека Госдумы России Олег Миронов, — где социальная защищенность великолепная, имеют наибольший процент наркомании, педофилии, самоубийств».

Советский социализм предложил миру новый смысл, новый образ жизни. Суть этой новизны уловил крупнейший историк XX века англичанин Арнольд Тойнби (1889 — 1975): «Сегодняшний страх Запада перед коммунизмом — не боязнь военной агрессии. Оружие коммунизма, которое так нервирует Америку, — это духовное оружие пропаганды». Резервы духовного, творческого развития человека неисчерпаемы.

Зато общество всевластия капитала предчувствует пределы и тупики своего развития, о чём пишет даже Збигнев Бжезинский: «Темпы экономического роста уже больше не могут удовлетворять растущие материальные потребности, которые стимулируются культурой, ставящей на первое место потребление… В наиболее сознательных кругах западного общества начинает ощущаться чувство исторической тревоги, возможно, даже пессимизма».

Для контраста (все познаётся в сравнении) приведу фрагмент публикации из «Советской России» за 1997 год о мощном победительно-оптимистическом настрое тех, кто возводил в 60-е годы Братскую ГЭС: «Была в советские годы такая хорошая песня А. Пахмутовой «Марчук играет на гитаре». Алексей Марчук, выпускник Московского инженерно-строительного института, строил тогда Братскую ГЭС. Сегодня доктор технических наук А. Марчук вспоминает: «Всё было правдой, что написано и что спето о том времени, и «Голубые города», и «Бирюсинка», и «Забота у нас такая». В Братске было уникальное явление, которое не знаешь, как и назвать. Мой друг как-то сказал, что тогда мы жили в коммунизме. Наверное, он прав. Вот выпало нам такое счастье. Была особая атмосфера устремлённости к радости, к гармонии с людьми, с природой. Была такая железная уверенность в будущем, которое мы сами же и создавали, что, казалось, счастья хватит и на всех детей, и на внуков наших. Но пришла предательская пора…»

Вот выпало нам такое счастье — мы строили Прекрасный Дворец. Для всех, для каждого.

Мера утрат обозначится рельефнее, если в воображении сделать попытку перенести в нынешнюю жизнь то, что было естественней естественного и шло от сердца в советскую эпоху. Скажем, кому из нынешних модных композиторов придёт в голову посвятить песню инженеру-строителю и его делу? А тогда, когда «мы сами создавали будущее», талантливость чудо-композитора Александры Пахмутовой и романтизм строившего Братскую ГЭС Алексея Марчука («Марчук играет на гитаре, а море Братское поёт…») были одинаково дороги и необходимы людям, стране. Уверенность в будущем тогда была «железной», а песня о Родине — тихой, красивой и задушевной («Забота у нас такая… Жила бы страна родная, и нету других забот»). Гармония. Дыхание коммунизма… И ностальгия по тем временам, пусть не до конца всеми проанализированная и осознанная, никак не идёт на убыль.

«Начался процесс идеализации советского прошлого!» — паникует Павло Мовчан. «Волна советской ностальгии захватывает Россию», — констатирует один из ведущих аналитиков по России американского фонда Карнеги Майкл Макфол.

Неискоренимая драгоценная массовая ностальгия — наше незаменимое «духовное оружие», которое столь «нервирует» сегодня владельцев и обслугу «капитала, его препохабия».

«Да! Ностальгия!» — говорим мы с вызовом, уверенно, и азартно, открывая свои сердца и души живой памяти о советском прошлом, которое, единственное, даёт надежду Человеку и Человечеству на будущее.