— Куда заворачивать, Пал Николаич? — спросил дядька Вася, подъезжая к хутору.

— К столовой, Ерофеич, — ответил Павел, щурясь тёплому солнцу и улыбаясь чему-то.

Уазик резко свернул, попрыгал ещё немного по кочкам и остановился.

— Приехали, — доложил водитель.

— Спасибо, Ерофеич, век не забуду.

Павел пожал шофёру руку и вышел из машины.

Столовая была уже наполнена старшими школьниками. Завуч и классные руководители следили за порядком. Под строгим взором преподавателей школьники вели себя спокойно и чинно.

Вон она, Маша, мелькает в окошке. То посуду грязную унесёт, что ученики выставят на стол, специально для этого предназначенный, то добавки компота нальёт, несмотря на ворчанье Ольги Матвеевны. Тоненькая, светлая, ловкая. Ну, точно, подснежник-первоцвет. Павел прислонился спиной к косяку двери и не отрываясь смотрел на Машу.

— Паша, ты ко мне? — услышал он вдруг.

Красивая молодая женщина стояла рядом. Валентина. Улыбка медленно сходила с лица. Боль и понимание неправильности происходящего вновь вступили в сердце.

— Даже улыбаться перестал, — тягуче сказала Валя, задумчиво разглядывая Павла так, словно впервые увидела. — Не рад мне?

— Я на обед. Дел ещё невпроворот, — коротко ответил Павел, вздохнул и добавил решительно: — Валя, мне с тобой поговорить надо. Когда тебе будет удобно?

Женщина нахмурилась. Тёмные глаза сумрачно полыхнули.

— Чувствую, ничего хорошего ты мне не расскажешь. Сегодня к семи вечера приходи.

Валентина резко развернулась и направилась к своему классу. Невысокие каблучки чёрных полусапожек глухо стучали по деревянному полу.

Павел смотрел ей в спину. А ведь красивая баба. До одури красивая. Держаться умеет. С мужиком может быть ласковой, что кошка. Голос, что у голубки воркующей. И захочешь прогнать, а не сможешь. И многие мужики откровенно завидуют Павлу. А вот не лежит к ней сердце. И сразу не лежало. Чужая, душа рядом с ней замерзает. Подруга сестрина. Вот сестра-то и свела их. Мать каждый день одну и ту же песню заводит: «Жениться пора. Внуков хочу увидеть». Поддался, как дурак, а теперь самому тошно. Мать вон их уже поженила с Валькой. Торопит, хоть сейчас готова свадьбу сыграть. Да что уж тут говорить, сам на себя удавку надел. А только ежели не снять её, задохнётся. Не сможет жить-то. Запьёт, Вальку возненавидит. Да и в постель с ней только с пьяных глаз-то лечь сможет. Не жизнь будет, мучение одно. Уж сколько времени не прикасался к ней, не может. Щёчку на прощание мазнёт губами при редких встречах, да и то через силу.

Плохо. Ой, плохо. Мать плакать будет, кричать. Жаль её. Да только свою жизнь и Валькину Павел губить не будет.

* * *
Разговор получился сложным и тяжёлым. Знал Павел, непросто придётся, но не думал, что настолько.

Когда постучал в знакомую дверь, даже не предполагал, что его ждёт. Дверь открылась, и Павел попал в кольцо тёплых женских рук и жарких поцелуев.

«Нехорошо всё. Неправильно», — с отчаянием думал Павел, стараясь освободиться от объятий.

— Погоди, Валентина. Не за тем я пришёл, — сказал он, с трудом отстраняя от себя женщину.

— А за чем же, Пашенька, родной, — шептала Валентина, стараясь прижаться к нему, притянуть к себе.

— Валя, — простонал Павел. — Да уймись же, иначе уйду.

Валентина резко отшатнулась и переменилась в лице.

— Проходи, — бросила она и первой вошла в комнату.

Павел разулся и прошёл следом. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, его ждали и тщательно готовились к встрече. Стол был накрыт на двоих, в центре стояла нераспечатанная бутылка водки, солёные огурчики, рассол. Над картошкой поднимался пар…

Эх… Валентина, Валентина… Павел стоял и мял в руках шапку.

— Что ж не раздеваешься? — спросила она.

— Незачем. Я ненадолго. Присяду? — спросил Павел, кивая на стул.

— Садись, — усмехнулась Валентина, садясь напротив. — Ну? Я тебя слушаю.

Как нелегко говорить женщине, что её не любят, что она лишняя в жизни мужчины. И как нелегко женщине услышать подобное и принять. Павел вздохнул и сказал то, что носил в сердце уже несколько месяцев, словно в омут с головой нырнул:

— Давай расстанемся, Валя.

Лицо Валентины окаменело. С трудом спросила:

— Что так? Внезапно.

— Не внезапно, Валя. Давно хотел сказать, не знал как. Не люблю я тебя. Не смогу жить с тобой.

Женщина выпрямилась. Она не плакала. В тёмных глазах плескались гнев и обида. Ладони сжались в кулаки. Валентина не кричала, громко шептала.

— А теперь, значит, нашёл как сказать? Негодяй, — в звенящей тишине слова ударили кнутом. — Ты о чём думал, когда гулять со мной начинал? Когда по ночам ко мне приходил? Ты же… Ты же опозорил меня. На весь район опозорил.

— Валя, прости. Думал, сладится у нас с тобой.

Павел повинно склонил голову.

— Думал он… А мне-то, что теперь делать?

— Прости…

— Не прощу, слышишь? Никогда не прощу. И счастья тебе не пожелаю.

— Валь, да ты ж и сама меня не любишь. Так… Партия выгодная.

— Ну и что! — вскинулась Валентина. — Кто меня упрекнуть посмеет, что хотела жизнь хорошую построить? Любоооооовь! — зло скривилась она. — Много у нас по любви-то семей живут?

— Валь, да ты что? А если вдруг кого полюбишь, а я рядом болтаться буду?

Валентина не мигая смотрела на Павла. Такой мысли она даже не допускала. Жизнь по отношению к ней не была сладкой, и Валя научилась выделять главное. А главным было положение, престиж и комфорт. Любовь же могла помешать в достижении цели, поэтому была поставлена на последнее место, отброшена за ненадобностью. Валя верила, что поступает правильно, и планомерно шла к своей цели. Но Павел нарушил все её планы. Волна ярости волной окатила женщину.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! Чтоб ты сдох!

Красивое лицо исказилось, стало неприятным и отталкивающим. Настолько, что Павел растерялся.

— Валюш, успокойся, — попросил он, не зная, что сказать.

— А я спокойна, Паша. Я спокойна.

— Вот поэтому не могу с тобой. Злая ты, холодная, как зима лютая. И ласки твои неискренние. Холодно душе-то, — вырвалось у Павла.

— Злая? — женщина сделала глубокий вдох и шумно выдохнула. — Холодно тебе? Так другого найду, ему горячее будет.

— Найди, Валя. Отпусти только.

— Отпустить… — Валя криво улыбалась, а в глазах такой холод был, что Павел поёжился. — Значит так, не ты меня оставил, я тебя бросила. Понял? Для всех.

— Понял, — согласился Павел.

Валентина ещё раз с ног до головы оглядела бывшего жениха и процедила сквозь зубы:

— Вон пошёл.

Павел поднялся и вышел в сени. Когда обувался, в спину прилетело злое:

— И Маньке твоей счастья не пожелаю.

Павел вздрогнул. Сердце защемило от тревоги. Медленно обернулся.

— Ты о чём, Валя? — спросил он тихо.

И та ответила ему, с наслаждением смакуя слова:

— Так ведь глаз с тебя не сводит. Весь хутор её дурой называет за это. А ты не знал? Не знал, — засмеялась Валентина и резко оборвала смех. — Только, вижу, не такая уж она и дура, раз и ты в её сторону смотреть начал. — Посмотрела тяжело и выплюнула: — Только всё равно не будет у вас счастья. Не будет. Я так хочу.

Валентина вытолкнула опешившего Павла на улицу и захлопнула дверь.

Павел шёл домой и сам не знал радоваться ему или печалиться. Горький осадок после разговора с Валентиной свербил душу, а по сердцу разливалась такая радость, что задохнуться было можно. И робость, и сомнения, а ну как всё выдумки людские? И не в силах больше сдержать себя, побежал к Машиному дому. Остановился возле калитки, не смея пройти дальше.

— Хозяева! — крикнул он. — Хозяева.

На зов вышел отец Маши дядька Сергей. Колхозный механик.

— Николаич, ты чего здесь? Случилось что?

— Спиридоныч, здравствуй. Маша дома?

— Да нет ещё, к девяти вернётся. Сегодня она второй ужин интернатовским раздаёт. Накормит, посуду приберёт и вернётся.

— Спасибо, Спиридоныч.

Павел побежал в сторону хуторской столовой.

— Да зачем она тебе, Николаич?

Но Павел только рукой махнул.

Маша уже переоделась. Ещё раз придирчиво посмотрела, всё ли в порядке, всё ли чисто. Поправила стулья в зале. Накрыла льняным рушником стаканы на подносах. Проверила все ли поварские инструменты на своих местах и с удовлетворением улыбнулась.

Стук в окно разорвал тишину.

— Пал Николаич? — удивилась Маша и зарделась от смущения.

Торопливо отодвинула тяжёлый засов на двери и отомкнула замок. Отворив дверь, вопросительно глянула на Павла.

Тот вошёл, прикрыл дверь, опёрся на неё спиной и, улыбаясь, стал смотреть на Машу.

Так они стояли и смотрели друг на друга. Время замедлило ход и рассыпалось возле них. Тишина окружила, темнота спрятала от посторонних глаз.

— Маша, — почему-то шёпотом спросил Павел. — Пойдёшь за меня замуж?

Сердце забилось где-то под горлом и ухнуло вниз, к самому животу. Ноги ослабели.

— Пойду, — тоже прошептала Маша и опустилась на пол.

Павел подхватил её на руки. Лёгкая, как пушинка. Губы сами нашли Машины, тёплые, мягкие, неумелые.

«Нецелованные» — снова почему-то обрадовался Павел.

Когда оторвался от них, заглянул ей в глаза. Сияющая синева разливалась таким теплом и доверием, что у Павла перехватило дыхание от счастья. Девушка была настоящей красавицей, внезапно расцветшей нежной чарующей красотой. Осторожно поставил Машу на пол, не отпуская, прижал к себе, зарываясь лицом в её волосы, вдыхая в себя их запах, нежно целуя.

— Маша. Машенька. Девочка моя. Первоцвет мой. Родная. Люблю. Люблю. Не могу больше без тебя, — бессвязно бормотал он, снова и снова находя её губы, глаза, хрупкую шею. — И за что мне счастье такое?

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Павел и Маша прожили вместе 15 лет. Счастливо. Ладно. Дружно. На удивление всем. Родили двух детей. Через 15 лет Павел умер. Сердце его оказалось больным. Маша больше так замуж и не вышла. До выхода на пенсию проработала в хуторской столовой. У неё пять внуков и уже трое правнуков. Мелькают светлые макушки в доме и смотрят на бабу Маню синие и серые серьёзные глаза внуков и правнуков. Глаза Павла и её самой. Смахнёт Маша украдкой слезу и улыбнётся. А на хуторском кладбище раз в неделю Мария Сергеевна навещает мужа своего Павла Николаевича и рассказывает обо всём и всех, рассказывает, кто похож на него. И получается, что все похожи. И лицом, и нравом. Святое наследство оставил ей Павел. Наследство, которое не отнимешь.