* * *
…Гошина Наташа была тоже удивительной девушкой. Маленького роста, всего метр пятьдесят. Коренастая, с перевязочками на руках и пухлыми щечками, как откормленный младенец. Ей можно было дать и восемнадцать, и тридцать. Было двадцать пять. Наташа все время улыбалась. Даже тогда, когда говорила. На самом деле это была не улыбка, а гримаса — особенность строения челюсти, когда уголки губ все время вздернуты вверх.
При своем росте Наташа не носила каблуки, что меня потрясло. Я привыкла, что у мамы даже домашние тапочки были на каблуках. Наташа же ходила по дому в разношенных туфлях, перекатываясь с ноги на ногу, как уточка. Стояла, уперев пухлые ручки в крутые бока, заломив кисть.
Она приходила с работы и переодевалась в мужские тренировочные штаны — ядрено-синие, синтетические, со штрипками и дутыми коленками. Она натягивала их на живот под грудь. Грудь уютно лежала на животе, отчего я тоже открыла рот — Наташа терпеть не могла носить бюстгальтер и при малейшей возможности избавлялась от белья.
— Сейчас сиськи распущу, — говорила она и вытягивала лифчик через рукав. Грудь перекатывалась с одной стороны на другую. Тяжело и внушительно.
Со мной, девочкой, она с радостью делилась «женскими проблемами».
— У меня же гипергидроз…
— Что? — не понимала я.
— Вот, — поднимала руку Наташа и показывала подмышки в потных разводах, — повышенная потливость.
Каждое утро и каждый вечер Наташа обильно посыпала себя детской присыпкой. Присыпка осыпалась на паркет. Пол в квартире все время был припорошен.
— Надо выщипать бороду, а то уже завивается, — сообщала Наташа, — и живот побрить, а то уже меховой стал.
— Что? — опять не понимала я.
— Ну, у меня этот, гипертрихоз, повышенная волосатость, — разъясняла Наташа и показывала бритый живот, на котором начинали расти волосы — «подлесок», как она выражалась. — Я что? Уродка? Нет. Есть и пострашнее. И ничего — живут себе, — уверенно заявляла она, — как говорится, пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сдохнут те, кто нас не захотел!
Гошу привлекла в ней, конечно, не внешность. Наташу отличала детская подвижность души, что умиляло, восхищало и не переставало его удивлять. Она не могла, не умела пройти мимо. Подходила к пьяным, валяющимся около метро, — просила встать, сказать адрес, останавливала прохожих, чтобы помогли довести. Кидалась на помощь женщинам с колясками.
— Тебе больше всех надо? Пошли. Наверняка пьяный, — говорил ей Гоша, когда она кинулась к мужчине, лежащему рядом с автобусной остановкой.
— А если сердце?..